сладким молочком и заботиться о нем день и ночь. Хотела бы я быть на вашем месте; ведь он будет только ваш, когда не станет госпожи!
– Что, она очень плоха? – спросила я, бросив грабли и завязывая ленты чепца.
– Сдается мне, что так; но вид у нее бодрый, – ответила девочка, – и послушать ее, так она еще думает дожить до той поры, когда увидит его взрослым. Она потеряла голову от радости, такой он красавчик. Я на ее месте нипочем не умерла бы, уж это верно; глядела бы на него и от этого одного поправилась бы – назло Кеннету. Я просто помешалась на нем. Тетушка Арчер принесла ангелочка в дом, к хозяину, и лицо у хозяина так и засияло, а старый ворон сунулся вперед и говорит: «Эрншо, ваше счастье, что жена успела подарить вам сына. Когда она приехала, я сразу понял, что нам ее не удержать; и теперь я должен сказать вам: зима, вероятно, ее доконает. Вы только не принимайте этого слишком близко к сердцу и не убивайтесь – тут ничем не поможешь. И скажу вам: надо было выбрать себе девушку покрепче, не такую тростинку!»
– А что ответил хозяин? – спросила я.
– Выругался, верно; я на него и не глядела – все глаз не сводила с младенца. – И девочка принялась восторженно его описывать.
Я, так же загоревшись, как она, поспешила домой, чтобы в свой черед полюбоваться новорожденным, хотя мне очень было жалко Хиндли. У него хватало места в сердце только для двух идолов – для своей жены и самого себя: он носился с обоими и боготворил одного из них, и я не могла себе представить, как он переживет потерю.
Когда мы пришли на Грозовой Перевал, Хиндли стоял у парадного; и, проходя мимо него, я спросила: «Ну, как малютка?»
– Еще немного – и побежит, Нелли! – усмехнулся он с напускной веселостью.
– А госпожа? – отважилась я спросить. – Правда, что доктор сказал, будто…
– К черту доктора! – перебил он и покраснел. – Фрэнсиз чувствует себя отлично: через неделю она будет совсем здорова. Ты наверх? Скажи ей, что я к ней сейчас приду, если она обещает не разговаривать. Я ушел от нее, потому что она болтала без умолку; а ей нужно… Скажи, мистер Кеннет говорит, что ей нужен покой.
Я передала его слова миссис Эрншо; она была в каком-то игривом настроении и весело мне ответила:
– Право же, я ни слова почти не говорила, Эллен, а он почему-то два раза вышел в слезах. Ну хорошо, передай, что я обещаю не разговаривать. Это, впрочем, не значит, что мне уже и пошутить нельзя!
Бедняжка! Даже в последнюю неделю перед смертью ей ни разу не изменил ее веселый нрав, и муж упрямо – нет, яростно – продолжал утверждать, будто ее здоровье с каждым днем крепнет. Когда Кеннет предупредил, что на этой стадии болезни наука бессильна и что он не желает больше пользовать больную, вовлекая людей в напрасные расходы, Хиндли ответил:
– Я вижу и сам, что напрасные – она здорова… ей больше не нужны ваши визиты! Никакой чахотки у нее не было и нет. Была просто лихорадка, и все прошло: пульс у нее
