«отождествления», изображают всего лишь уподобление, интроекцию или замещение. Гомосексуалист, овладевающий матерью или через некий процесс, или же интроекцию, или попытку перенять ее черты и принять ее женскую роль, насколько это возможно для мужчины, так же далек от отождествления, как меланхолик, который в своей болезни относится к себе с тем же жестоким самоуничижением, которое он подсознательно направляет на сознательно любимого, но бессознательно ненавидимого человека. «Я» наказывает здесь без реального отождествления, по правилу: «Чем человек согрешает, тем он и наказывается», – или другому: «Чего не хочешь, чтобы сделали тебе, никогда не делай другому!»
Однако то, что Фрейд в своих примерах аргументированно доказал огромную силу интроекции и уподобления, замещения и самонаказания даже при сохранении собственного «Я» и самости, остается бесспорным.
Это также относится и к влюбленности, при которой объект идеализируется, а субъект ослабевает. Фрейд предполагает, что при этом объект ставится на место «Я» или идеального «Я». – Я бы посчитал правильным говорить о переходе большой, при определенных обстоятельствах очень большой части любви к самому себе в любовь к объекту. Объект любви никогда не должен полностью занимать место «Я», так как нельзя представить себе любви без объектно-субъектных отношений. Скорее справедлив тезис: при влюбленности (идеализированный) объект ставится на место идеального «Я». Разумеется, при этом речь не идет о любой влюбленности. Даже самая сильная влюбленность чаще всего дает и принимает; то есть двойственность сохраняется, даже если объект любви включает в себя высокие ценности и самые прекрасные идеалы. Далее влюбленный ищет в любимой, кроме того, кем он сам хочет быть, еще нечто, что может дать только женщина, то есть то, чем он хочет обладать, а не быть. Относительно наиболее сильной влюбленности Фрейд принципиально прав в том отношении, что объект приобретает то значение, которое, как правило, «Я» приписывает самому себе.
Фрейд уже указал на то, что личность вождя может быть заменена руководящей идеей.
У всех в толпе, с одной стороны, царит общее чувство страха, а с другой стороны, привязанность к общему идеалу преодоления страха, к которому они стремятся, к общей ненависти, к общей жажде мести, к общему избавлению от страданий и к одному и тому же новому и прекрасному порядку. При этом любой человек в толпе воспринимает остальных как товарищей, но никоим образом не идентичных себе. Уже уверенность в том, что товарищи (так мы коротко назовем людей в толпе) тебя понимают, одобряют и поддерживают в стремлениях, а посторонние ведут себя более или менее враждебно, создает любовь. Если мы примем во внимание то, к какому ослаблению самостоятельного мышления, чувствования и желания приводит то, что личность становится частью толпы, и подумаем, что создание такого личностного вакуума и наполнение его чуждым содержанием, которое беспристрастные наблюдатели
