и, во-вторых, она оказывается, умеет рисовать.
Теперь Лера стояла у плиты и помешивала бурлящую в кастрюльке овсянку. Иногда она удовлетворенно поглядывала на свой рисунок, оставленный на кухонном столе. «Ну, а что я, собственно, так расстраиваюсь? Ну, и пусть это только сны. Ведь не кошмары же. Зато у меня есть любовь. Да миллионы женщин мечтают о таком, и еще миллионы умирают так и не испытав истинные чувства. И потом, кто сказал, что жизнь реальна, а сны это иллюзия? Может быть все наоборот? Может быть, жизнь и есть самая большая иллюзия, как в фильме «Матрица»? Может быть шизофрения это норма, а мы все нормальные – психи, которые считают себя нормальными только потому, что нас большинство? Куда это меня занесло? … Я должна ценить то, что у меня есть и быть благодарной за это… А что у меня есть? И куда меня это все приведет? А может быть то, что я вижу и чувствую лишь компенсация за мое одиночество в реальной жизни? Ведь пустоты не бывает. И если мое сердце пусто днем, то оно заполнено ночью….». Раздался стук в дверь, и Лера очнулась от своих раздумий. Она быстро спрятала рисунок в комод и пошла открывать дверь раннему гостю. На пороге стоял участковый. Это был пожилой мужчина с добрым лицом и округлым животиком на коротких, толстых ногах. Он был хорошо знаком с покойной хозяйкой и относился к Лере по-отечески.
– Доброе утро, девонька. Чайком угостишь? Не успел позавтракать. Дела, знаешь…
– Здравствуйте Федор Иванович. Проходите на кухню, – Лера пропустила его вперед.
Участковый сел на стул и сняв фуражку, положил ее на колени.
– Тут вот какое дело … вчера сестрица твоя прибегала в участок. Мужики говорят орала, как резаная. Заявление на тебя написала, что, мол, избила ты её. Что случилось-то? Расскажешь?
– Овсянку будете?
– Не откажусь. Она, говорят, полезная. А я все бутербродами перебиваюсь. Вот и налопал себе брюшко, – Федор Иванович не без гордости похлопал себя по выпирающему животу.
Лера поставила перед ним тарелку с дымящейся кашей и присела рядом.
– Значит, заявление написала? Вообще-то это мне следовало на нее жалобу подать. Только связываться не хотелось. Думала, что сама отстанет. Элла приходила ко мне и раньше, требовала часть стоимости этой квартиры, а вчера пришла с новым предложением. Хотела комод бабулин забрать. Даже рабочих с собой привезла.
– Это тот самый, старинный, что у покойницы Евдокии Александровны в спальне стоял? Помню, как же. Бабушка твоя сильно его любила. Все говорила: «Надо бы Лерочке его отдать, да только неподъемный он. С места не сдвинешь, словно к полу прирос».
– Тот самый. Только я Элку и пальцем не трогала. Это моя Симона на нее напала.
– Это кто ж такая? Подруга твоя что ли?
– Да нет. Кошка это. Прихожу как-то домой, а она под дверью сидит. Да вот и она, – Лера указала пальцем на подоконник, где сидела виновница происшествия.
– И вот такая пигалица на Элку напала? – Участковый засмеялся, тыча пальцем в кошку, – Ну а если серьезно, – он достал платок
