сынулю себе заимела.
После этого ночного разговора Таня и почувствовала, что выходит из ступора. Теперь она старалась организовать свой день так, чтобы к приходу Леры сготовить ужин, а днем взяла за правило обязательно выходить на прогулку, чтобы ребенок дышал свежим воздухом. У малыша налаживался сон, и у Тани даже появилось свободное время. Она стала читать. Лера не забыла тот зимний разговор и, верная своему слову, приносила Тане книги.
Книги были необыкновенные. Отпечатанные на машинке листы, и часто даже не оригиналы, а карбоновые копии, в которые иногда приходилось всматриваться, чтобы разобрать слово-другое, а порой с сожалением читать дальше, догадываясь о пропущенном по контексту, они были серыми, шероховатыми, с вкраплениями древесной стружки, или тонкими, прозрачными. Листы скреплялись доморощенным переплетом или были просто вложены в папку.
– Ты ни с кем об этих книжках не болтай, поняла? – грозно сказала Лера.
– Лера, да я никого не знаю здесь, сижу дома с ребенком…
– Вот и сиди. А когда гулять ходишь, мамаш с колясками встречаешь – молчи. Если, конечно, не хочешь, чтоб ребенок сиротой рос.
Таня не хотела. И ради чего? Книжки были хоть и секретные, но непонятные и скучные – заумные, думала Таня, но не делилась с Лерой своим мнением, боясь обидеть. Вдруг попались стихи.
Не поцеловались – приложились.
Не проговорили – продохнули.
Может быть – Вы на земле не жили.
Может быть – висел лишь плащ на стуле.
Может быть – давно под камнем плоским
Успокоился ваш нежный возраст.
Я себя почувствовала воском:
Маленькой покойницею в розах.
От этих слов у Тани закружилась голова. Она любила поэзию и многое из школьной программы помнила наизусть. В голове прочно засели необходимые строки из Пушкина и из Лермонтова; помнились Есенин, и Маяковский, и… собственно, все. Она знала еще несколько имен второстепенных поэтов, на чьих плечах стояли четыре гиганта, что олицетворяли русскую поэзию, но не могла даже вообразить, что под пеной этого гениального официоза плескались тихие воды других стихов – и каких!
Теперь она просила Леру приносить стихи. Та скептически пожимала плечами.
– Ты просто прячешь голову в песок, ты не хочешь открыть глаза и увидеть, какая действительность тебя окружает, в каком вранье мы живем! – сердилась она, но приносила новые и новые серые листы, узнаваемые еще до прочтения по столбцам коротких строчек, обрывающихся на середине листа.
Она читала Цветаеву, узнавая свои мысли и чувства, которые сама была не в состоянии выразить. К одной из распечаток была приложена краткая биография Цветаевой, и Таня читала ее и плакала, вдруг в состоянии расшифровать истинное значение иных строк.
Она попыталась поделиться с Лерой своими открытиями, но та пришла в негодование.
