никому, никогда и никакой рукой не отдает, – отвечал он своим густым баритоном, – правая рука нужна офицеру для отдания приветствия.
«У него такой мужской, такой разлагающий голос», – подумала она.
Наталья шла рядом с ним в ногу и чувствовала, что он умышленно делает короткие шаги, сообразуясь с шириной ее шагов. Она чувствовала, что голова слегка кружится то ли от шампанского, то ли от чего-то еще. Она крепче взяла Гаевского под руку.
– Какая красивая пара, – услышала она позади себя старческий женский голос и тогда ей стало еще радостней от чувства, которому она еще не могла дать название.
Гаевскому в ту же минуту хотелось, чтобы дождь не кончался, а метро «Сокол», к которому они шли, находилось гораздо дальше, чем оно было на самом деле.
Он делал шаги еще мельче, нес какую-то веселую чепуху, а белое здание метро катастрофически приближалось – оно словно двигалось им навстречу.
– Большое вам спасибо за то, что спасли меня от дождя, – сказала она, а затем, смело и пристально заглянув в его глаза, отважно добавила, – и за корзину роз агромадное спасибо. Это было красиво и мило…
Он лишь хитро улыбнулся в ответ.
– Возьмите мой зонтик, – предложил он, взглянув в небо (хмурое фиолетовое небо в тот момент было особенно красивым), – дождь явно еще не скоро закончится. А вы можете испортить свое чудное платье.
Она, поколебавшись, взяла зонт и ушла. А он смотрел ей вслед, любуясь ее фигурой в черном платье. Смотрел до тех пор, пока она не затерялась в густом потоке пассажиров метро. Ему показалось, что в последний момент она оглянулась.
Пока он шел по переулку от подземного перехода к небольшой площади у Церкви Всех Святых, где останавливался троллейбус № 19, проливной дождь вымочил его до нитки. Стоя в лениво ползущем в Крылатское троллейбусе (его старенький, давно купленный с рук «Фольксваген-Бора» был в ремонте), он вспоминал ее глаза, ее лицо, ее голос, ее фигуру – в черном платье она была чертовски хороша со всех сторон, платье заманчиво намекало на роскошные прелести, данные Богом и природой этой цветущей женщине.
А еще он думал о загадочном явлении мужской психологии: влюбленность в женщину почему-то всегда начинается вроде бы с мимолетного, а затем уже более пристального изучения ее лица и ее фигуры. И лишь затем интерес к ней переключается на душу. Лицо и фигура Натальи стояли у него перед глазами. Тайной оставалась душа. Но даже то немногое, что уже открылось в Наталье за все время их недолгого знакомства, вызывало в нем обнадеживающие предчувствия… Он еще не знал ее душу, но уже влюблялся в нее. Ему очень хотелось, чтобы она была именно такой, какой он ее себе воображал.
Он осторожно открыл дверь в квартиру (Людмила не любила, когда он будил ее звонком в дверь), – да так и застыл на пороге, услышав воркующий голос жены, доносящийся из спальни. Она с кем-то разговаривала. Такого амурного ее голосочка он давным-давно не слышал.
– Это с кем ты так мурлычешь? – негромко спросил он, снимая тяжелый и мокрый
