и шлепанцах на босу ногу. Похудел, похоже, а так все тот же: кинжал бы в зубы, и вперед, скачи по мачте. Я обрадовалась: поняла, что соскучилась.
В подъезде пахло побелкой («Дыра. – зевнул Джон. – Зато дешево»). На втором этаже в длинном коридоре дребезжал мутный желтоватый свет. Джон уверенно тащил меня за собой. Мы несколько раз свернули – я почти сразу запуталась в коридорной геометрии – и в результате оказались перед двумя дверьми-близнецами: хлипкими, картонными. Джон толкнул рукой левую, но свет включать не стал.
– Там Паоло, – услышала я его шепот. – Спит еще, устал. Да оба устали, у меня еще с ногой что-то. Хромаю уже неделю.
– В комнате висела влажная духота: густой июльский суп. Сквозь жалюзи сочилось солнце, мало-мало разбавляя мрак. В нем плыли очертания предметов: тумбочка, диван. Стол, заваленный чем-то. Под окном угадывался матрас; на нем кто-то лежал, закутавшись с головой. Я поинтересовалась:
– Тоже артист? – вполголоса уточнила я. Выяснилось: да, жонглер, старый друг. Нет, вместе не выступают; просто соседствуют в этом скворечнике.
– Ну, а ты?
Джон улыбнулся:
– День хуже, день лучше. Людей почти нет, еще не помню такого.
Я все пыталась разглядеть комнату. Даже не знаю, чего я ожидала от этого жилища: зная Джона, оно могло быть каким угодно. Он ведь и сам был такой: какой угодно. Уличный артист, режиссер, актер, политический активист, борец за возрождение французского патриотизма. Провокатор, великий и ужасный. Сто в одном.
Смешно. Так говорю, будто мы были знакомы сто лет.
На самом деле, мы познакомились недавно: месяца три, может, четыре тому назад. Правда, я лет шесть уже знала его жену: мы встретились, когда никакого Джона еще и в помине не было. Ее все звали Цап, она была русская – из тех непоседливых, энергичных бессребреников перекати-поле, которые колесят по миру, зарабатывая на жизнь каким-нибудь бродячим искусством. Цап зарабатывала тем, что учила жизни: у нее, в отличие от многих, все-таки были амбиции. Одно время мы потеряли друг друга из виду, но этой весной я вдруг вспомнила о ней, и оказалось, что она как раз едет в Москву проводить очередной из своих доморощенных тренингов (а с ней – ее новый французский муж). Всякие тренинги – а также встречи, семинары и просто тусовки – они организовывали без конца, причем в выборе тем были замечательно всеядны: от вегетарианства до стриптиза, от йоги до свободной любви. Я заглянула на огонек и познакомилась с Джоном. Вообще-то он был Жан, Жан-Мари даже. Но от Жана до Джона рукой подать.
– –
Джон, в каком-то смысле, оказался пирожком с начинкой из меня: нам всегда было, о чем поговорить. Путешествия, Индия, авантюры. Он, помню, все хвалил мой английский; что за беда, Маруся, говорил он, русские не хотят учить языки, то ли дело ты. Я смеялась, мол, брось, мой английский давно превратился в хинглиш: полухинди, полуинглиш. Лет пятнадцать назад я бы и по-французски
