что вся жизнь впереди, не громоздятся планы на годы вперед, не кажется будущее радужным, теперь оно определяется одним понятием: впереди тьма и пустота. Это главная драма старости, в этом парализующий трагизм бытия. Природа, дав жизнь человеку, на ее исходе будто бы задалась целью отомстить за неведомо какие грехи, обрушив на него целый каскад «прелестей»: физических мук от бесконечной череды всевозможных болезней и старческих болячек, которые, кажется, только и ждали своего часа, чтобы остервенело наброситься на несчастного, а еще – душевных мук, когда наступает миг, ставящий человека перед фактом, что одно из величайших земных радостей – желание и, главное, умение любить женщину – уходит в прошлое и возврата к этому не будет уже никогда. Осознание собственной ненужности особенно власть имущим и, когда не так давно все вокруг льстили и уважали, соревнуясь друг с дружкой в незримом споре угодить и ублажить, а теперь, словно по команде, совершенно забыли даже о существовании своего обожателя. А ведь многие были триумфаторами не только в личной жизни, а творили историю, решая судьбы целых стран и народов.
И вот в один миг всему этому приходит конец. Нет вокруг ни этих самых стран, народов, ни отдельно взятых людей. Не нужно куда-то спешить, чего-то добиваться, делать карьеру и тому подобное. Наступает нечто большее, чем безразличие. И можно бесконечно много и долго говорить о загробной жизни, об аде и рае, говорить, заметим, живым, для усопших же выбор один: могильная яма. Можно всю жизнь гоняться за дорогими украшениями и блистательными нарядами, но всегда это заканчивается одним: кладбищенским крестом. Совершенно равнодушны к золоту – бриллиантам и истлевшей одежде, независимо от того, какой она была в свое время: нищенским тряпьем или богатым нарядом, могильные черви. Истлевает не только одежда, истлевает тело. Тлен – вот итог всех порывов, дерзаний, карьер и жизненных путей. Потому-то и хочется сделать как можно больше за этот до обидного малый отрезок, отмеренный каждому в этом мире.
Проводив отца в последний путь, Джон возвратился в родительский дом и поразился его пустоте и угрюмости. Он, собственно, давно уже был таким после того, как умерла мать, ушла прислуга, просто Джон посмотрел на все другими глазами. Конечно же, душевный дискомфорт объяснялся в первую очередь смертью отца, но вместе с тем Джон как никогда ясно понял, что время детства и юности прошло безвозвратно, что на смену озорной ребячьей беготне по лужам и шальной юношеской беззаботности пришло что-то серьезное, доселе неведомое. Всем своим телом юноша чувствовал, что совсем скоро покинет этот дом, покинет навсегда, и останется он для него лишь неким символом, маяком, к которому можно будет возвратиться лишь в мыслях, в минуты воспоминаний и ностальгии. Джон не первый и не последний, кто переступает этот рубеж. Для любого человека родительский дом является той спасительной гаванью, куда он в минуты невзгод и передряг, находясь за тысячи миль вдали, на другом конце света, может хотя бы мысленно возвратиться, утешиться
