Роммель прорвал фронт 8-й армии и отбросил ее к самой Александрии, а 33 тысячи английских солдат, оборонявших Тобрук, капитулировали с ничем не оправданной поспешностью. Черчилль лучше чем кто-либо другой понимал последствия этих неудач для хода войны. Но он страдал от этого прежде всего как англичанин и как солдат.
Следует добавить, что в руководящих кругах находились люди, которые, действуя исподтишка, не стеснялись возлагать на него вину за кое-какие из этих неудач. Хотя вся Англия дорожила Уинстоном Черчиллем как зеницей ока, некоторые недоброжелательные высказывания по его адресу можно было читать в газетах, слышать в парламенте, в различных комитетах и клубах. В таких условиях в первые месяцы 1942 у Черчилля не было оснований для того, чтобы проявлять любезность и мягкость по отношению к кому-либо, в частности и ко мне.
Командующий немецким Африканским корпусом генерал Роммель в захваченном Тобруке
И наконец – быть может, это и есть самое главное – премьер-министр взял за правило не предпринимать ничего важного без согласия Рузвельта. Хотя его больше чем кого-нибудь другого из англичан задевала неловкая тактика Вашингтона, хотя он с трудом переносил состояние подчиненности, на которое американская помощь обрекала Британскую империю, хотя его коробило от тона превосходства, который усвоил по отношению к нему президент, Черчилль раз и навсегда решил придерживаться такой линии поведения, которая диктовалась жизненно важной необходимостью союза с Америкой. Поэтому он остерегался занимать по отношению к «Свободной Франции» позицию, которая шла бы вразрез с позицией Белого дома. И поскольку Рузвельт относился к генералу де Голлю недоверчиво, Черчилль со своей стороны был вынужден проявлять сдержанность.
Среди зрителей, с живейшим интересом следивших за дипломатической пьесой, на протяжении ста различных действий которой «Свободная Франция» постепенно становилась на место Франции, находились европейские правительства, эмигрировавшие в Лондон. В 1941 круг их расширился в связи с прибытием греческого короля и министров, а затем короля и правительства Югославии.
Говоря по правде, со времени вступления в войну России и Соединенных Штатов правительства всех этих государств уже больше не сомневались, что их страны будут освобождены. Но какими будут тогда их страны? Ибо если вступление России в войну гарантировало им разгром Германии, то оно несло им новую угрозу. Главы государств и министры открыто говорили об этом. Греческий король Георг II и глава его правительства Цудерос рассказывали мне об ужасающих страданиях, на которые обрекло греческий народ нацистское вторжение, о Сопротивлении, которое, несмотря ни на что, развертывал народ, но также и о том, как все голодные и все борющиеся сплачиваются вокруг коммунистической партии.
Одновременно я видел, как в окружении Петра II, молодого югославского короля, и даже внутри кабинета отражались события, раздиравшие
