не так. Его брови хищно изогнулись, торчащий палец стал еще выше и угрожающе пошевеливался в трепете пламени. Губы Спасителя сжались в суровую гузку, а правый глаз, вроде как прищурился, словно выбирал цель на стрельбище..
– Осуждает, – подумала Фекла, – Господи Иисусе, всеблагий, прости мя, грешную! Ох, грехи наши тяжкие!
Она прилегла, но сон к ней так и не пришел.
Сказочное коровье лакомство – комбикорм – в советских магазинах не продавалось, шло только на фермы для увеличения надоев колхозных буренок и являлось материальной ценностью особо строгого учета.
Кража комбикорма каралась по всей социалистической строгости. Но его все равно крали – комбикорм являлся в натуральном хозяйстве деревни прекрасным заменителем денежных знаков. Попадались, судились, даже садились, но воровать не переставали. Надо отметить, что украсть у родного государства всегда считалось признаком особой доблести советского человека и деревенскими людьми не осуждалось. О факте хищения говорили: «достал, взял немного, добыл удачно, принес с фермы, почистил складские остатки», и тому подобное. В те прекрасные времена и появился универсальный термин всего этого: «скоммуниздить» – очень емко и очень точно.
А вот воровство у своих односельчан, наоборот, считалось верхом позора. Клеймо «поганца» людская молва выжигала на лбу такого жулика навечно. И даже детям этого поганца немного оставалось. Оттого, наверное, и двери в деревнях никогда не закрывались. Припрут ворошилкой и уходят на весь день. Такая была жизнь и такая вот логика.
Бабка Фекла ежилась на постели, гнездясь и призывая прерванный сон. Странное поведение Христа на любимой иконе не давало покоя. В голову лезли нехорошие предчувствия. Она закрывала глаза, потом открывала, потом снова закрывала.
В полусне перед ней проносились смутные сцены с чертями у котла. Потом черти вдруг оборачивались в милиционеров, а котелок – в коляску желтого мотоцикла. Мотоцикл, натужно ревя, взлетал и поднимался все выше и выше в облака. Свистел в ушах ветер, а старший черт, ухмыляясь, кричал, хлопая ее по плечу: «На семь лет, милочка, на семь лет!». Хвост его, при этом, вращался и жужжал, словно пропеллер.
Фекла в ужасе проснулась. Вытерла ладонью холодный пот с дряблой шеи и села. А вдруг, и вправду, поймают? Кой черт, я связалась с этим оглоедом?
Вдова беспокойно проворочалась до утра. С рассветом она пошла на двор. Злополучный мешок под попоной нагло торчал своим толстым пузом наружу. Любой, случайно зашедший, сразу бы понял, что это такое.
«Вот я, старая дура! Спрятать же надо. Лучше в доме, – пронзила ее внезапная мысль, – в доме искать не будут. Там санкцию прокурора надоть. Вот им, шиш!».
Старуха ухватилась за горлышко и волоком потащила мешок по лесенке в избу. Сил у нее было немного, но страх и уверенность в правильности принятого решения делали свое дело. Совершенно взмокшая, она, наконец, перевалила мешок через порог избы.
В маленькой комнатке, упавший набок куль казался огромной серой свиноматкой. На боках свиноматки красовался
