style="font-size:15px;"> Викер и сам не заметил, как его пальцы оплели рукоять меча, с которым он не расставался после возвращения с Северной границы. Там без оружия было не выжить – здесь, в мире полном покоя, с мечом тоже казалось вернее.
Идеально заточенный клинок вошел в ее грудь, как в масло. Женщина дернулась, выгнулась дугой, с угла рта потекла тонкая струйка крови. Во взгляде мелькнула благодарность, а затем глаза потускнели и подернулись дымкой далеких странствий, гримаса на лице разгладилась, и Викер увидел ее такой, какой она была когда-то: смешливой и доброй. Вопросы теснились в его голове, слова Файлинна проникли в душу, вызывая сомнение, что разъедало ее как ржа – железо.
Нет ничего хуже для воина, чем сомнение. Сомнение на поле боя означает гибель, ибо там или ты разишь или падешь сраженным! Поэтому ар Нирн усилием воли изгнал ненужные мысли из сознания, лелея в душе твердое убеждение, что поступил верно. Обернувшись, посмотрел на Первосвященника.
– Вы дали мне право судить ее, Ваше Первосвященство, – и я им воспользовался, – спокойно сказал он. – Я был неправ! У казни есть еще одна причина – милосердие. Но вы тоже были неправы – Единый услышал ваши молитвы. И прислал меня.
Тот разглядывал его с непонятным выражением лица. Потом задумчиво произнес:
– Из тебя выйдет отличный Воин Света, Викер ар Нирн. Отличный!
– От покойницы, – сказал отец и протянул мне конверт, надписанный так хорошо знакомым мне бисерным почерком матери-настоятельницы, – от мэтрессы Клавдии!
У меня тряслись руки, когда я брала письмо и вскрывала его. А рядом сидел он – Воин Света, один из превративших лучшего человека на свете из всех, что я встречала, в кучку паленой плоти!.. Я так сжала пальцы, что чуть не порвала бумагу. Безмолвно просила Великую Мать дать мне сил прочитать и… не ударить сидящего рядом. Короткий выпад концом сармато в кадык, другой – в условную точку за ухом, и его меч более никогда бы никого не коснулся!
Но едва я прочла и осознала первые из написанных слов, меня будто окатило холодной водой, смывая ярость и отчаяние. Я снова слышала негромкий голос Клавдии, имеющей привычку во время разговора расхаживать туда-сюда, заложив руки за спину.
«Тамарис, девочка моя, ты, наверное, сильно удивишься, когда узнаешь, что я прихожусь тебе родной тёткой. Твой отец, Стамислав Камиди, мой родной младший братишка, которого я качала на руках когда-то. Мы рано лишились родителей и выросли на улице. Стамик, несмотря на то, что был младше, всегда поддерживал меня, защищал, не щадя себя. В нём и до сих пор полно этого мужества идти до конца – в уличных ли драках, в бандитских ли разборках. И эта жестокая воля к победе стала, в конце концов, тем, что развело наши пути, как мы думали, навсегда. Я лечила людей, он – убивал их. Много лет назад, после решительного разговора, я покинула столицу и отправилась в одну из отдалённых обителей, твёрдо решив посвятить себя служению Великой Матери. Стамик остался и стал… кем стал. Долгие годы мы не виделись, пока однажды я не
