в зубцы башен его ладей, надкрестья королей, короны ферзей и складки митр слонов. И эти остатки никогда оттуда не вычищались. Годы спустя, когда собиратель шахмат, заполучивший этот замусоренный комплект, вычистил его, реакция Бобби оказалась предсказуемо негодующей: «Вы его испортили!»
Он не оставлял шахмат, даже когда принимал ванну. У Фишеров не было душа, только ванна, и заставить Бобби, как и многих его сверстников, принимать ванну хотя бы раз в неделю удавалось лишь с немалыми трудами. Регина – и это стало ритуалом – каждое воскресенье вечером наливала ему ванну, в которую его приходилось относить едва ли не на руках. Когда он оказывался в воде, Регина укладывала дверцу от сломанного шкафа поперек ванны, словно поднос, и затем приносила шахматы, чашку молока и ту книгу, которую Бобби изучал, помогая ему всё это расставить на доске. Бобби иногда не вылезал из воды часами, если его увлекала партия кого-то из великих игроков прошлого, и выбирался он из нее, красный как рак, лишь по настоянию Регины.
Нейроны мозга Бобби, казалось, напитывались пониманием того, что может и что не по силам каждой из фигур в самых разных позициях, запоминая информацию для будущего использования. Она сохранялась в памяти, в глубинах того раздела мозга, который отвечает за абстрактное мышление: информация о пешках и полях, выгодных для размещения этих пешек, взвешивалась и лишнее отбрасывалось – всё происходило в нужном ритме и синхронизировалось. Изучая партии мастеров прошлого и настоящего, Бобби учился у всех: интуитивному комбинированию – у Рудольфа Шпильмана; накоплению маленьких преимуществ – у Вильгельма Стейница; почти мистической технике – у Хосе Рауля Капабланки, стремящегося уклоняться от осложнений; глубокому и красивому погружению в бездну неизвестности – у Александра Алехина. Как сказал о нем один мастер: «Бобби, в сущности, вдыхал шахматную литературу. Он помнил всё, и это становилось его частью». Мальчик – и затем мужчина – видел перед собой одну главную познавательную цель, хотя и никогда не выраженную им явно – Он хотел понимать.
Ему особенно нравились партии-миниатюры, короткие схватки не более двадцати ходов, они, как музыкальные упражнения – и предметы искусства в себе – имели одну главную идею.
Книги для начинающих, такие как «Приглашение к шахматам», и другие учебники были скоро отброшены, Бобби погрузился в книги для продвинутых – «Практические шахматные дебюты» и «Базовые шахматные окончания»; двухтомник «Мои лучшие партии» Александра Алехина, и только что вышедшую книгу «500 шахматных партий мастеров». Особенное впечатление на него произвел сборник «Партии Морфи», – великий американец демонстрировал гениальную тактическую изобретательность и следование трем главным принципам: быстрое развитие фигур, оккупация центральных полей и мобильность – необходимость вскрывать диагонали, горизонтали и вертикали. Бобби впитает эти уроки и будет им следовать на протяжении всей своей шахматной жизни. Однажды он скажет мастеру
