и годились лишь для инвалидов по зрению. У польских и гондурасских качество было получше – если б их помять и потоптать, я бы сам обманулся. Что касается швейцарских и сингапурских изделий, тут имел место полный о'кей.
Эти «картинки», как называл их Керим, прошли бы экспертизу под гром фанфар и барабанов во многих банках, кроме самых опытных и осторожных – и, разумеется, самых богатых. Собственно, подделку бы не опознали, но в сомнительных случаях крупные финансовые институты обращаются в Федеральную резервную систему США, а там есть особая методика проверок. Какая – знает один Господь да дюжина суперсекретных специалистов. Ведь Федеральная система – это государственный американский банк, где печатают настоящие доллары, а перед тем, как напечатать, размышляют о средствах защиты, явных и тайных. Явные известны всем, а тайные – наиважнейший государственный секрет, на коем держится могущество Америки.
Я на него не покушался, на это могущество, моя задача была поскромней – защитить родимую державу от фальшивок. Благородная цель, не так ли? Вот я и старался ради идеи, пользы и удовольствия. Идея была возвышенной, польза – несомненной (включая сюда и проверку моей методики кластеризации), а об удовольствиях напоминал конверт, врученный мне вчера Керимом.
Проглотив первую стопку купюр, тройлер пискнул и подмигнул мне алым огоньком. Почти сразу же прозвонили часы; было уже семь, и я подумал, что Олюшка, наверное, хочет есть. Что-то она затихла в комнате… С Белладонной не играет – был бы слышен мяв и шум… Рисует? Но почему шариковой ручкой в форме гусиного пера? Раньше Олюшка, как всякий нормальный ребенок, предпочитала фломастеры.
Я на цыпочках подкрался к распахнутой двери гостиной. Юная барышня сидела за столом в черном материнском парике, завивавшемся колечками, и что-то сосредоточенно писала; рядом с ней лежал игрушечный пистолет. Другой пистолет находился в цепких лапках Буратино, а сам длинноносый стоял у дальней стены, опираясь на нее тощим пластмассовым задом. Винни Пух, кукла Зоя и Белладонна устроились на диване – то ли изображали публику, то ли следили за развитием событий.
Олюшка закончила выводить каракули, подняла личико и, прищурившись, взглянула па люстру. Выражение на ее мордашке было очень серьезным, я бы даже сказал – трагическим. Что-то пробормотав (мне послышалось – «час настал»), она поднялась, прижала к груди пистолет, но тут же вытянула его в сторону Буратино и прикрыла ладошкой левый глаз. Секунд тридцать она стояла так, а я взирал на нее в полном недоумении; затем Белладонна мяукнула, послышалось «пиф-паф!», и моя гостья рухнула на пол.
К счастью, на полу в гостиной лежит ковер, но для меня это было плохим лекарством от стресса. Все дневные и вечерние волнения разом навалились на меня; я подпрыгнул, заорал дурным голосом и ворвался в комнату. Когда я схватил Олюшку в охапку, она приоткрыла один глаз, карий и блестящий, как у Екатерины.
– Тсс, дядя Сережа… Я убита… Я играю в Пушкина, именя убил Дантес… Ты должен ото… отомстить…
– Этому, что ли? – спросил я с облегч
