Но карточки всё ещё оставались у неё. На всю жизнь запомнила обезумевшие глаза этой женщины. Она притянула руку ко рту и стала с остервенением и жутким рычанием жевать мои хлебные карточки. Я всё ещё лежала в снегу и смотрела на ту, которая решила выжить ценою жизни других. Она закашлялась, и клочок недожёванной и окровавленной бумажки оказался на снегу. Я смотрела на него и не понимала – что мне теперь делать?
Я не слышала свистков и не видела подбежавшего патруля. Все это я осознала уже позже, многократно вспоминая эту историю. Меня тряс за плечи военный:
– Как тебя зовут?
Голос долетал как будто издалека. Я не сразу ответила.
– Галя.
– Где ты живешь? – он держал меня за руку и осторожно вытирал слёзы с моего лица, но я молчала, видимо, я не могла говорить….
Опомнилась, уже сидя на мягком диване, в правой руке у меня ложка, которой я ем похлёбку, а в левой… о боже… плитка шоколада! Никак не решалась развернуть обёртку. Оказалось, что подобравший меня офицер, не добившись адреса, привёл, а точнее, как куклу, принёс меня к себе домой. Только поев и отогревшись, я рассказала, что мою маму зовут Людмила и мы живем на Кировском проспекте.
Сергей Леонидович, так звали моего спасителя, отвёл меня домой. Товарищ капитан – мой новый друг – вернулся на следующий день с доктором и продуктами. Это, наверное, всё, что у него тогда было. Оставленные еда и лекарства, а ещё любовь к жизни и дочери подняли маму на ноги. Меня так и не решились отправить на большую землю. Сергей Леонидович поддерживал нашу семью. Он помог оформить новые хлебные карточки и с тех пор часто заходил к нам. Он служил в охране военного завода, сопровождал ремонтные бригады, отправлявшиеся на передовую для восстановления подбитых танков. А семья его: жена и дочь – погибла во время артобстрела. Вскоре после Победы мама и мой друг капитан поженились.
Всегда чувствовала, что за мамой стоит какая-то мистика. В детстве легко верится в волшебство. Еще до войны каждый вечер у двери мама делала какие-то пассы и что-то нашёптывала, отгоняя от дома беду. Выразить это словами практически невозможно. Это чувствуешь кожей и видишь внутренним зрением памяти.
В наши сытые семидесятые, будучи уже школьницей, я просила:
– Мама, расскажи ещё о Блокаде.
– Я же ребёнком была, кроме той истории с хлебными карточками, мало что помню. Холодно и голодно было… но все понимали – война. Поговори с бабушкой – она больше помнит.
Бабушка не любила говорить о войне… но то, что она поведала мне незадолго до своей смерти, навсегда останется в моей памяти.
Назвали меня Людмилой благодаря русскому поэту. Нет, не Пушкину, а Жуковскому. Отец, подтрунивая, часто обращался ко мне: «Где ж, Людмила, твой герой? Где ж твоя, Людмила, радость?» И звали меня в семье Людмилой, и никаких уменьшительных
