сухие листья, и Филипп, бежавший нервной трусцой, боязливо прижал уши. Еще через секунду в небесах грянул гром, и глаза коня округлились, он замотал головой и закусил удила.
Сидевшему на ко́злах повозки Морису показалось, что конь словно говорит: «Давай повернем обратно, пока не поздно». Однако старый мастер понимал, что уже слишком поздно. Они заплутали в чаще, которую местные жители называли «темным лесом». Про эту чащобу ходили зловещие слухи. Одни поговаривали, будто здесь живут ведьмы, другие божились, мол, тут бегают стаи волков, причем эти твари поумнее иных людей. Третьи и вовсе утверждали, дескать, здешние деревья умеют говорить. В таком местечке запросто могут померещиться злобные, горящие глаза, неотрывно следящие за одиноким путником. И уж точно никому не захочется плутать здесь, да еще в бурю.
– Возможно, на том перекрестке мне следовало повернуть направо, старина, – пробормотал Морис, сжимая трясущимися руками поводья. Небо разрезала надвое еще одна молния. – А может, мне следует перестать делать вид, будто мой конь меня понимает.
Снова сверкнула молния, только на этот раз совсем рядом с Морисом и Филиппом. В повозку она не попала, а вот старому корявому дереву повезло меньше: молния расколола его надвое. Одна половина ствола рухнула на дорогу, прямо перед Филиппом, другая половина упала в другую сторону. Приглядевшись, Морис заметил, что вторая половина дерева рухнула рядом с узкой, едва заметной тропинкой.
Морис быстро огляделся по сторонам, раздумывая, что делать. Голос разума вопил, что следует продолжать путь по дороге, но другая, крохотная часть его сознания подсказывала, что дальше никак не проехать, во всяком случае не сегодня ночью. Ему не перетащить Филиппа с повозкой через упавшее дерево, да и самому через него не перелезть. Вздохнув, он дернул поводья, направляя коня к тропинке.
– Все будет хорошо, Филипп, – пробормотал мастер, и конь нервно заржал. «Надеюсь», – добавил он про себя.
Они медленно двигались по тропе, забираясь все дальше и дальше в лес, и Морис нервничал все сильнее. Погода, и без того паршивая, совсем испортилась, причем как-то странно. Несмотря на летнюю пору, с неба начал медленно падать снег, припорошив плащ старика и выбелив коричневую шкуру Филиппа. Вдобавок установилось зловещее безмолвие. Раскаты грома стихли, и вскоре лесную тишину нарушал только перестук копыт Филиппа.
А потом раздался жуткий вой.
В следующий миг из кустов выскочил огромный белый волк, лишь самую малость разминувшись с повозкой. Оглянувшись, Морис увидел целую стаю.
– Вперед, Филипп! – закричал он, с размаху хлопая вожжами по конской спине. – Скорее!
Он мог бы и не подстегивать коня: тот помчался бешеным галопом. Однако от резкого движения старая, ветхая повозка не выдержала; она заходила ходуном, упряжь ослабла, и тележка накренилась.
Морис отчаянно закричал, повозка перевернулась, а сам он взлетел вверх. Он слышал жалобный треск и позвякивание – это разбивались драгоценные музыкальные шкатулки, – а также
