Обычно заморских. Потому стриженные под горшок волосы хузарина были светлыми, а глаза – синими. И этими синими глазами Машег взирал на хузар низших, «черных», язычников с презрительным высокомерием. Как волк – на деревенских собак. Иудейская вера, впрочем, не мешала Машегу вкладывать время от времени золото в черный языческий Перунов рот. Вера – верой, а обычай – обычаем. Тем более если обычай – варяжский.
– Откуда они пришли? – спросил Духарев.
– Вроде с волока,– не очень уверенно ответил Понятко.– Я далеко не бегал, точно не скажу, но точно, что от Днепра.
Воины оживились. Если разбойник от реки скачет, значит, или спугнул кто, или – с добычей.
– Бьем? – Тусклые обычно глаза древлянина Шуйки заблестели от жадности.
Духарев с Устахом переглянулись: в общем все было ясно.
– Бьем,– сказал Духарев.– Какие могут быть вопросы? Только на этот раз мы – зачинщиками! – ревниво добавил он.
– Да ладно уж! – Устах ухмыльнулся.– Только Понятку мне дай. И Машега.
– Машег, ты как? – для порядка спросил Духарев.
Он знал, что хузары предпочитали держаться вместе, но понимал, что во второй группе тоже должен быть мастер-стрелок.
– Пойду,– отозвался Машег.– Если Понятко меня петь заставлять не будет.
Они с Поняткой были приятели, а шутка была старая, потому никто не засмеялся.
– Клёст, Свей с лошадьми,– распорядился Устах. – Остальные проверьтесь: чтоб не звякать там, не кашлять и не пердеть.
Через несколько минут вторая группа гуськом втянулась в густую траву, чьи стебли в сумраке казались совсем черными.
Духарев выждал положенное время и, сделав знак своим, тоже нырнул в траву, в щель, оставленную возвращавшимся разведчиком. За Серегой бесшумно проскользнул Рагух, за хузарином – лучший из Серегиного десятка, Гололоб. За Гололобом – семеро оставшихся. План ночной атаки был просчитан до мелочей и не раз опробован в деле.
Сергей скользил, пригибаясь, между высоких стеблей. Он двигался почти бесшумно, аккуратно раздвигая траву. Серые утренние сумерки – хорошее время. Его, Серегино, время.
Когда ветерок донес кислый запах разбойничьей стоянки, Духарев подал знак: «Стой!» – и сам замер. Медленно потянул носом («взял», как сказал бы Рёрех) воздух. Потом еще раз.
Пахло травой, людьми, лошадьми, мясной похлебкой, должно быть, старой, потому что дымом не пахло: степняки огня не разводили. А ведь здесь, в низине, трава еще не растеряла влагу, и пожара можно было не опасаться. Это позже, когда солнце основательно высушит степь, случайной искры будет достаточно, чтобы понеслась по Дикой Степи огненная волна.
Духарев однажды видел такой пожар и помнил, как они обходили раскинувшееся на сотни стрелищ[1] серое пепелище, которому лежать мертвым до первого дождя. А дождь этот, может статься,
Стрелище – расстояние прицельного выстрела из лука, обычно – 200 м.
