style="font-size:15px;"> – Повторяю вопрос: что я рассказывал?
Господин Моргенштерн был не на шутку разозлен, и весь класс теперь устремил взгляды на незадачливых хулиганов, предвкушая славную потеху.
– Ну вы…
Откуда-то с передних рядов долетел спасительный шепот.
– Тихо! – рявкнул Моргенштерн.
Он наклонился и с ненавистью заговорил, перемещая взгляд с Георгия на Фреда и обратно:
– Все, кому неинтересен материал, могут собирать вещи и убираться из школы! Это понятно?
Фред и Георгий старательно закивали.
Господин Моргенштерн, раздраженно стуча каблуками, вернулся к кафедре.
– Как я уже говорил, огненные демоны не могут жить вне эфира и потому, как бы изолированы от мира людей…
– И как с него штаны не падают? – с отвращением фыркнул Фред, но Георгий его больше не слушал.
Прошло около месяца с тех пор, как Моргенштерн неожиданно для всех выпрыгнул из амплуа безгласного и безобидного помощника фрау Глобке по хозяйству. Первым делом он жестко, с металлической ясностью объявил, каким образом будут караться нарушения дисциплины, прогулы, неуспеваемость и невыполнение домашних заданий. На первом же уроке Людвиг не преминул продемонстрировать серьезность своих предупреждений: неисправимый клоун и главный бездельник получили шестерки и конспекты на дом, а также наказали весь класс письменной работой.
Людвиг был доволен собой. Управлять классом было все равно, что управлять обществом в миниатюре. Здесь были свои предводители, своя интеллигенция, свои приспособленцы и свои парии. Людвиг хорошо знал, что скрывается под невинными масками детских лиц, и не давал преимущества никому.
Однажды после урока к нему в коридоре подошел профессор Голлербах.
– Вы уверены, что действуете правильно? – спросил он мягким, чуть обеспокоенным тоном.
– Простите?
– Я ценю вашу строгость и приверженность дисциплине, но… вы рискуете нажить врагов среди студентов. Это нехорошо.
– Я уважаю своих учеников, но жду от них взаимности, – улыбнулся Людвиг, в глубине души зная, что лжет.
Он не был способен уважать детей. Он также чувствовал, что ни один подросток ни за что на свете не станет уважать его. Бояться – возможно, но уважать – никогда. Он просто знал это.
Людвигу шел двадцать шестой год, но из-за проклятого роста тринадцатилетние щенки смотрели на него почти как на равного себе. У него чересчур выступали скуловые кости, слишком сильно белела переносица, голос в минуты раздражения срывался на фальцет… И это, не говоря уже о том, что он был самым молодым учителем в школе, совсем недавно выполнявшим обязанности дворника, благодаря этому дураку Кауцу!
Людвиг понимал, что своей строгостью, пусть и не выходящей за рамки дозволенного, он насаждает какую-то сомнительную тиранию, которая рано или поздно сыграет с ним злую шутку. Его сторонились, как злобного пса. О нем перешептывались. Над ним смеялись, в том числе
