их непоседливое чадо.
За те несколько часов, что Волоцкие гостили на корабле, оно облазило все матросские кубрики, свалилось в завонявшую от жары бочку из-под солонины, попыталось спрятаться в якорном ящике и путалось в ногах у команды, занятой ремонтом такелажа. Наконец старый, из кантонистов, боцман Гордеев, у которого дитя попыталось стащить его дудку, но после неудачной попытки прилипло к нему как репей, в надежде сменять ее на полудохлую ящерицу, прокрался к каюте мичмана Адашева, где тот отдыхал после ночной вахты, и, зная его как самого покладистого офицера, сочувствовавшего тяжелой матросской доле, умолил его избавить команду от этого зловредного сатаненка. Гордеев в виде доказательства предъявил свой, желтый от табака, обмотанный тряпицей указательный палец, который чуть не оттяпала в предсмертных судорогах туземная рептилия.
Адашев, чертыхнувшись про себя, просьбу команды уважил и в последний буквально момент успел ухватить бесенка за шиворот и тем самым спасти от несварения желудка любимца экипажа пса Негодяя, которому графский отпрыск попытался насильно скормить окончательно издохшую ящерицу. Он отнес отчаянно брыкающегося маленького безобразника под крыло милой мамаше, и только тогда на корабле смогли спокойно вздохнуть и продолжать работы…
Во время обеда, устроенного командиром в честь гостей, князь с недоумением всматривался в отмытое личико ребенка, как такое поистине ангельское создание за три часа пребывания на палубе лишь благодаря бдительности экипажа не умудрилось натворить больше бед, чем «ревущие сороковые» и «бешеные пятидесятые» широты вместе взятые. Но настоящий шок испытали все офицеры, а их боевой и невозмутимый всегда командир чуть не подавился своим любимым борщом, когда в ответ на его любезное предложение немного подрасти и идти на «Мирный» в юнги этот чертенок с ясными голубыми глазами херувима, подпрыгнув от радости, издал жуткий боевой клич каннибалов с острова Новая Гвинея и повис на шее у Лазарева.
Графиня, встав со своего места, сняла ребенка с Михаила Петровича и тихим ласковым голосом произнесла единственную фразу, которая произвела на присутствующих в кают-компании впечатление удара корабля о рифы… Она сказала:
– Сашенька, девочки не могут служить юнгами на военных кораблях…
… Верменич, привалившись к стенке кареты, уже не хохотал, а, вытирая слезы большим носовым платком, еле слышно стонал:
– Ну, право же, наказание господне, самый настоящий мамелюк[19] в юбке! – Павел поднял покрасневшие глаза на друга, который с самым невозмутимым видом взирал на его потуги справиться с приступом смеха. – Так сколько, говоришь, ей в ту пору было? Лет семь, восемь? Сейчас, значит, в самом соку барышня! Давай поспорим, что никуда она от меня не денется. Я не я буду, если самое позднее к осени не укрощу эту строптивую графиню!
9
Карета слегка дернулась и опять покатила по тракту, мягко пружиня и покачиваясь.
