и предаваться непрерывному сомотдыху без похмельной рвоты или головной боли, без того чувства, какое бывало всякий раз после пейотля, – будто совершила что-то жутко антиобщественное, навек опозорившее. Сома не играет с тобой таких шуток. Она – средство идеальное, а если, проснувшись наутро, испытываешь неприятное ощущение, то неприятное не само по себе, а лишь сравнительно с радостями забытья. И поправить положение можно – можно сделать забытье непрерывным. Линда жадно требовала все более крупных и частых доз сомы. Доктор Шоу вначале возражал, потом махнул рукой. Она глотала до двадцати граммов ежесуточно.
– И это ее прикончит в месяц-два, – доверительно сообщил доктор Бернарду. – В один прекрасный день ее дыхательный центр окажется парализован. Дыхание прекратится. Наступит конец. И тем лучше. Если бы мы умели возвращать молодость, тогда бы дело другое. Но мы не умеем.
Ко всеобщему удивлению (ну и пускай себе спит Линда и никому не мешает), Джон пытался возражать:
– Ведь, закармливая этими таблетками, вы укорачиваете ей жизнь.
– В некотором смысле укорачиваем, – соглашался доктор Шоу. – Но в другом – даже удлиняем. (Джон глядел на него непонимающе.) Пусть сома укорачивает временнóе протяжение вашей жизни на столько-то лет, – продолжал врач. – Зато какие безмерные вневременные протяжения она способна вам дарить. Каждый сомотдых – это фрагмент того, что наши предки называли вечностью.
– Вечность была у нас в глазах и на устах, – пробормотал Джон, начиная понимать.
– Как? – не расслышал доктор Шоу.
– Ничего. Так.
– Конечно, – продолжал доктор Шоу, – нельзя позволять людям то и дело отправляться в вечность, если они выполняют серьезную работу. Но поскольку у Линды такой работы нет…
– Все равно, – не успокаивался Джон, – по-моему, нехорошо это.
Врач пожал плечами:
– Что ж, если вы предпочитаете, чтоб она вопила и буянила, домогаясь сомы…
В конце концов Джону пришлось уступить. Линда добилась своего. И залегла окончательно в своей комнатке на тридцать восьмом этаже дома, в котором жил Бернард. Радио и телевизор включены круглые сутки, из краника чуть-чуть покапывают духи пачули, и тут же под рукой таблетки сомы – так лежала она у себя в постели и в то же время пребывала где-то далеко, бесконечно далеко, в непрерывном сомотдыхе, в ином каком-то мире, где радиомузыка претворялась в лабиринт звучных красок, в трепетно скользящий лабиринт, ведущий (о, какими прекрасно-неизбежными извивами!) к яркому средоточию полного, уверенного счастья; где танцующие телевизорные образы становились актерами в неописуемо дивном суперпоющем ощущальном фильме; где аромат каплющих духов разрастался в солнце, в миллион сексофонов, в Попе, обнимающего, любящего, – но неизмеримо сладостней, сильней и нескончаемо.
– Нет, возвращать молодость мы не умеем. Но я крайне рад этой возможности понаблюдать одряхление
