у охранника схватит живот?
– Нет, нельзя. Силу нельзя применять во зло.
– Почему – она иссякает?
– Она перестает быть собой.
– Но это же совсем-совсем маленькое зло.
– Черное не станет белым от того, что это точка, а не море.
– Так вот почему вы проиграли войну! – сердилась Патрисия, при этом, однако, изображая, что спит – разговор происходил ночью, а они со Старом находились в разных комнатах. Они все лучше и лучше слышали друг друга, и расстояние, на котором они могли беседовать, с каждым разом увеличивалось.
– Мы ее не проиграли. Мы закончили ее по своей воле, перестав защищаться.
– Как, вы и защищаться даже перестали? Но почему?
– Я могу знать только то, что поведала мне мама. Но ее слова вливаются в реку моей мысли и остаются в ней. На этой войне мы – я говорю о моем отце и других, я еще был слишком мал – не позволяли забирать наши жизни и жизни других илле, если могли. Защищаться мы право имели, и могли убивать красных людей в момент их нападения. Но нас было очень мало по сравнению с ними, а они все прибывали и прибывали. Илле начали погибать в неравных боях, не успевая защищаться. У наших раненых отбирали силы, оставляя умирать. Вскоре мы встали перед выбором: или уничтожить землян полностью, за один раз – мы это сумели бы, либо позволить красным людям захватить нас.
– Значит, надо было уничтожить! – жестко сказала Пат.
– Но тогда мы нарушили бы закон, ведь на нас не нападали все вместе единомоментно, а среди землян могли оказаться не только военные. И тогда Силы покинули бы нас.
Патрисия вдруг вспомнила Артура и промолчала.
– И тогда мы ушли, – продолжал Стар. – То есть ушли отец и другие илле, и многие женщины и дети.
– По своей воле оставить свой дом… отдать всю планету, и кому?.. – сетовала Пат.
– Да. Но мы сохранили свой Дар. Если бы мы использовали его для насилия, он превратился бы в гамес.
Патрисия на какое-то время задумалась, так что парень даже спросил, не заснула ли она. Философские споры со Старом сильно выматывали. Скорее бы уж он сбежал!
Она никогда не задумывалась о подобных вещах. Вот и сейчас, хоть и раздражалась, но хорошо понимала: то, как мыслят илле – это не наивность, а, наоборот, что ли… Вроде как взрослый обращается с младенцем, который царапается и кусается, пытается его остановить, но не хочет сделать ему по-настоящему больно. Ведь он взрослый. А с другой стороны, если это тупое чужое дитя выталкивает к примеру, из селиплана? Тогда что? А тогда получается настоящее самопожертвование, но ради кого? Не ради ребенка ведь на самом-то деле, а ради врага, который ведет себя не по-взрослому.
– Но вы… те, кто в горах… если вы там не выживете… если земляне найдут способ до вас добраться – а они найдут! – никого из вас больше не останется.
– Патрисия, но мы же еще не погибли,
