Ну и пожалел я сироту.
– Он продал ее вам?
Биверсток покашлял.
– Я подумал, что так будет лучше. Что ей делать на корабле этого мужлана? А тут еще Лавиния к ней привязалась.
– Это заметно, – негромко сказал полковник.
– Что вы говорите?
– Что ваша дочка очень живой ребенок.
Ватага разгоряченных детей оставила белокурую девочку в покое и понеслась к цветнику, где старый слуга Томас седлал седогривого пони.
– И что самое интересное, милорд, она оказалась немой.
– Немой?
– Или по крайней мере ее нельзя научить ни одному цивилизованному языку.
– Интересно.
Девочка словно почувствовала, что говорят о ней, повернула голову и посмотрела в сторону террасы под пальмовым навесом.
– Мой Томас, вот он, у цветника, – продолжал плантатор, – вот он у меня большой мыслитель. Он говорит, что у его племени, там, в Африке, есть поверье, что обезьяны не разговаривают только потому, чтобы их не заставили работать.
Биверсток расхохотался собственным словам, с трудом удерживая во рту сдобренную портвейном индюшатину.
– На обезьяну она не похожа.
– Но работать не хочет. Ничего нельзя заставить сделать, ну просто ничего.
Губернатор встал (он, кстати, сидел за трапезой, не снимая своего плаща, что выглядело странно в такую жару) и направился прямо к девочке, о которой только что шел разговор. Она продолжала одиноко стоять посреди лужайки. Она ни одним движением не показала, что на нее производит хоть какое-то впечатление приближение высокого мужчины с бледным лицом в богатом черном камзоле и черном ветхом плаще.
Хозяин встал и автоматически последовал за гостем в некотором отдалении с полным бокалом в руках.
Дети, гладившие пони и досаждавшие старому Томасу глупыми вопросами, тоже заметили, что происходит. Маленькой толпой, тихо шушукаясь, они со своей стороны приблизились к месту общего интереса.
Несколько секунд полковник Фаренгейт внимательно всматривался в лицо девочки. Досада из-за бездарного и ненужного визита к этому лукавому обжоре перестала его терзать. Он тихо спросил:
– Как тебя зовут?
– Елена.
Надо ли говорить, что и мистер Биверсток, и дети, и старый Томас остолбенели, окаменели, потеряли дар речи. Трудно сказать, сколько могло бы продолжаться это оцепенение, если бы его превосходительство губернатор не повернулся к хозяину и не спросил:
– Сколько вы за нее заплатили?
Плантатор поднял брови, выпятил губы, отвел в сторону руку, но сказать так ничего и не успел. Лавиния, стоявшая несколько в стороне, громко и безапелляционно заявила:
– Двадцать пять фунтов.
Глава 2
Лучшая подруга
Осторожно
