, и совпадения случайны.
Глядя на нее, как на что-то волшебное, яркое, незабываемое, я дышал хрипло-рвано и впервые за несколько месяцев до безумия хотел женщину. Она пахла жареным арахисом, вином и малиной. На языке катался терпко-сладкий вкус, в сине-морозных радужках плясали бесенята, и я шалел от задорно-хитрой улыбки.
Я не знал ее имени, не знал, кто она и откуда. Не хотел знать. Просто прижимал к стене и до сильной дрожи по всему телу целовал пухлые, но упругие губы. И малышка отвечала. Неистово, бешено, до сноса крыши.
На вид девушке около двадцати, но на пьяную голову мне сложно было сказать точнее. Спрошу потом, когда все случится, не хочу сбивать наше взаимное цунами-вожделение.
Было что-то в ее страсти ядовитое, необузданное. Даже дерзкое.
Или чудное?
Девушка открыто засмеялась, откинувшись чуть назад, когда я нагло пробрался ладонью под блестящую ткань ее платья и коснулся горячей кожи. Провел по изгибу бедра и, миновав плоский живот, замер на тонком кружеве белья. Под пальцами набухла небольшая вершинка. Стоило мне притиснуть руку сильней, незнакомка наклонилась, чтобы поймать мои губы, защекотала розовыми кончиками короткого каре колючие щеки. И снова застонала, распустив по коже сотни горячих волн.
– Ты пахнешь острой гвоздикой, прохожий…
Ее гармоничный и мелодичный голос ласкал уши. Я выдохнул:
– Еще… Скажи…
Юркие пальчики девушки приподняли мою футболку и, царапнув по разгоряченной коже, опустились ниже, под тугой пояс брюк.
– И кипарисовым эфирным маслом, – протянула вместе с дорожкой теплого воздуха, что стремительно обвил шею, забрался на плечи и, ринувшись между лопаток, рухнул к пояснице и прострелил пах острым желанием.
Мы спешили, задыхались, дурели от хмеля и убегающего прочь праздника. Издали слышалась музыка, низкие басы отдавались в груди дрожью, а в зимнем небе, что осколком выглядывало сквозь стекло, распускались пышные цветы фейерверка.
В кабинете от этого все мерцало и плясало, синеватый свет фонаря заглядывал в наше окно и окрашивал чудные светло-малиновые волосы девушки в густой фиолет.
– Как тебя зовут, Малинка? – прошептал и, скользнув по тонкой шее языком, прикусил маленькое ухо и легонько стукнулся о сережку-гвоздик.
– Не скажу, – девушка коротко захихикала и без тени стыда залезла пальчиками под пояс брюк.
Зарычал, потому что не люблю, когда мной руководят, но сейчас позволял себя вести. Владеть собой. Я бился в ее чутких ладонях, и это было очень остро. Острее аплодисментов после выступления. Одни ее прикосновения вливали в кровь больше адреналина, чем сотни концертов.
Девушка облизала пересохшие губы, словно горела от жажды, и сжала меня сильнее. С ума сойти! Аллегро[1] в моем сердце достигло каденции[2]! Я просто возьму ее сейчас и ни капли не пожалею.
Хмель и сладость от поцелуев срывала башку, и я цеплялся за эту возможность, как за спасительный круг. Мне нужны были эти минуты, нужна была она.
Доступная, легкая, таинственная. Кто эта девушка?
Я приподнял ее за тугие ягодицы и, усадив на подоконник, снова напал на губы. Запустил руки за спину и поплыл вверх пальцами, пересчитывая ребра. Возле третьего позвонка нащупал две крошечные родинки. Будто близняшки. Я не видел их, но мне это и не нужно – с рождения у меня такая чувствительность, что можно жить с закрытыми глазами. Я просто вижу и слышу подушечками. Особенно, когда перебираю ими черно-белые клавиши.
Я – пианист. Нереализованный, забытый, но в душе прожженный пианист, что все еще мечтает о большой сцене, а в реальности пять лет преподает аранжировку глупым выскочкам и заносчивым пигалицам с вокального отделения.
Когда жар подкатился к горлу и снова завился вокруг шеи, перекрыв дыхание, я смело ступил ближе и раздвинул девушке ноги. Она тихо хихикнула, но, скрестив наши голодные взгляды, тут же замолчала. На кончиках густых ресниц переливались перламутровые блестки. Они отражались в глубине черных-черных зрачков, будто звезды.
Опустив ладонь ниже, нащупал живительную влагу. Горячая…
Она не такая, как все, я чувствовал. Не из тех девиц, что гроздьями вешаются на шею и наигранно стонут, пытаясь сдать гамму. Малинка даже не студентка нашей Академии, уверен. Лёшка бы не скрывал, и я бы такую запомнил. И голос ее роскошный, и смех заливистый, и этот взгляд с хитрецой и уникальной синевой.
Толкнулся пальцами глубже и чуть не опешил от ее узости. Я просто горел и плавился, мне нужно было больше, потому на томные тихие вздохи над ухом реагировал, как неопытный подросток. Освободив руку, подтянул девушку к себе за хрупкие плечи. Голову вело от волшебного опьянения ее свежими духами, запахом женского тела,
