развлекало, что он на какое-то время становился полновластным секс-господином над телом очередной женщины и никакие физиологические аспекты не могли остановить его сиесту. Игрой было то, что надо было уложиться вовремя пока смеющаяся и что-то бессвязно лопочущая нимфа не превратилась бы в жалкое существо терзаемое ужасной мигренью со слезами, стонами и рвотными позывами, от которого нужно поскорее избавиться, высадив где-нибудь в месте помалолюдней. Ширево, в дозировках, используемых для подобных утех, не могло привести к летальным последствиям и поэтому еще одним элементом игры становилась вероятность повторной встречи с уже побывавшей в его власти. Пока такого не случалось. В большом городе случайные встречи повторно настолько же редки, насколько выигрыш в рулетку с одной ставки.
Спалиться он не беспокоился. Хотя о его манерах удовлетворять похоть и ходили вполне резонные слухи, но явных улик о себе ни в женщинах ни на женщинах он не оставлял.
Негоро же прозвали его потому, что промышляя торговлей живым товаром, он как-то наторговал и завёз из Нигерии на пробу с десяток черных, как эбен, девиц для секс утех. Это был скорее эксперимент, убедивший его в том, что слишком экзотический товар не всегда нарасхват. Тем более что девицы оказались все как одна с уголовными ухватками и, зачастую, вместо обслуги клиента, предпочитали его ограбить, а при этом кровь пустить – не считали чем-либо зазорным.
Основная же специализация Шершня был экспорт секс-рабынь. Арабы, турки и Западная Европа с распростертыми объятиями ждала его товара по сходной цене за голову.
Доходы росли, а для закона, благодаря его же костности, а также используемой во благо себе свойств врожденной женской глупости, Шершень был недосягаем. Отработанные технологии обмана позволяли так обвести вокруг пальца любую молодую дурочку, а подчас далеко не дурочку, что весь процесс работорговли выглядел как нельзя легально. Подкопаться было попросту невозможно. Шершень мог позволить брать себе всё, что хотел.
Для исключительных случаев с женщинами, когда могли возникнуть реальные сложности, существовало жесткое правило: «нет трупа—нет преступления».
На его совести уже было две загубленные таким образом души. Женщины, которых он подолгу держал взаперти, в подобии золотой клетки, только для себя . Он же и лишал их жизни, когда они становились совершенно непохожими на тех женщин, которые когда-то вскружили ему голову, заставив ощутить азартный, акулий привкус крови.
Намечалась третья.
Шершень увидел её и тотчас же ощутил во рту будоражущий солоноватый привкус.
Моё!—Был неотвратимый и вердикт и приговор по отношению к ней. Именно «моё», а не «моя». С этого мгновения она, даже не подозревая этого, принадлежала только ему. Вопрос физического обладания ею был лишь делом технических трудностей.
Женщина воистину была хороша. Сказать, что она просто была прекрасна, означало бы ничего
