он уже опомнился и начал бранить себя за свою арабскую кровь, и когда я ему представил, что главное в этом деле то, что причина не совсем хорошая и что надо как-нибудь замять: «Ни за что!» – произнес он, остановившись. – Я докажу им, что я не школьник!» «Оно все так, – отвечал я ему, – но все-таки будут знать, что всему виной жженка, а притом я нахожу, что и бой не ровный». «Как не ровный?» – опять остановившись, спросил он меня. Чтобы скорее разрешить его недоумение и затронуть его самолюбие, я присовокупил: «Не ровный, потому что, может быть, из тысячи полковников двумя меньше, да еще и каких, – ничего не значит, а вы двадцати двух лет – уже известны» и т. п. Он молчал. Подходя уже к дому, он произнес: «Скверно, гадко; да как же кончить?» «Очень легко, – отвечал я, – вы первый начали смешивать их игру, они вам что-то сказали, а вы им вдвое, и, наконец, не они, а вы их вызвали. Следовательно, если они придут не с тем, чтобы становиться на барьер, а с предложением помириться, то ведь честь ваша не пострадает». Он долго молчал и наконец сказал по-французски: «Это басни: они никогда не согласятся; Алексеев – может быть, он – семейный, но Теодор – никогда: он обрек себя на натуральную смерть, то все-таки лучше умереть от пули Пушкина, или убить его, нежели играть жизнью с кем-нибудь другим».
И.П. Липранди[63]. РА 1866, стр. 1414–1415.
Сентябрь – декабрь
…Е[йхфельдт?][64], как и другие, однажды обратилась к Пушкину с просьбой:
– Ах, m-r Пушкин, – сказала она. – Я хочу просить вас.
– Что прикажете? – отвечал Пушкин, с обычным ему вниманием.
– Напишите мне что-нибудь! – с улыбкой произнесла Е[йхфельдт?].
– Хорошо, хорошо, пожалуй, извольте, – отвечал Пушкин, смеясь.
Когда мы выходили от Е[йхфельдт?], то я спросил его:
– Что же ты ей напишешь? Мадригал? да?
– Что придется, моя радость, – отвечал Пушкин.
В.П. Горчаков[65]. Из дневника об А.С. Пушкине. «Москвитянин» 1850, № 2, стр. 159.
Октябрь – декабрь. Кишинев
– …Как же – заметил я, – вы говорите, в глазах потемнело, я весь изнемог и потом: вхожу в отдаленный покой?[66]
– Так что ж, – прервал Пушкин с быстротой молнии, вспыхнув сам как зарница. – Это не значит, что я ослеп.
В.П. Горчаков. Из дневника об А.С. Пушкине. «Москвитянин» 1850, № 2, стр. 153.
1820–1821 гг.
Твои, мои права одни,
Да мой сапог тебе не впору.
– Эка важность, сапоги! – возразил Пушкин. – Если меряться, так у слона больше всех сапоги.
П.И. Бартенев. Пушкин в Южной России, М., 1914, стр. 59–60.
…С… Орловым он не чинился и валялся у него на диване в бархатных шароварах… Об этих шароварах замечала и жена Крупенского[67]:
– Скажите Пушкину, как ему не жарко ходить в бархате.
– Она, видно, не понимает, – вывертывался Пушкин, – что бархат делается из шелку, а шелк холодит.
П.И.
Липранди Иван Петрович (1790–1880) – подполковник Якутского пехотного полка, квартировавшего в Кишиневе, близкий приятель Пушкина; с конца 1822 по июль 1823 г. состоял при гр. М.С. Воронцове в Одессе. Впоследствии стяжал печальную известность ревностью в раскрытии дела Петрашевского. Б.Л. Модзалевский допускает, что уже в бытность в Одессе Липранди занимался шпионством (Письма, I, стр. 237).
Эйхфельдт Мария Егоровна, урожд. Мило – жена Ивана Ивановича Эйхфельдта, горного чиновника, была в близких отношениях с Алексеевым.
Горчаков Владимир Петрович (1800–1867) – дивизионный квартирмейстер при штабе 16-й пехотной дивизии, расположенной в Кишиневе, где Горчаков и сошелся близко с Пушкиным; писатель-беллетрист.
«Черная шаль (молдавская песня)» впервые напечатана в журнале «Сын Отечества» 1821, № 15, строки XV–XVIII:
Крупенская Екатерина Христофоровна, урожд. Комнено – кишиневская приятельница Пушкина, которую он жаловал за ее хлебосольство и чисто русские обеды, которыми она потчевала поэта.
