пораженная ужасом, хотя она не раз слышала эту историю.
Ханс сохранял невозмутимое спокойствие и, казалось, думал, что в подобных случаях самое лучшее, что можно сделать, – это именно засолить убитых.
– Да, он их засолил, и можно было сказать, что мальчикам пришёл конец. Но нет! В ту ночь святому Николаасу было чудесное видение: он увидел, как хозяин гостиницы режет на куски сыновей купца. Спешить ему, конечно, было незачем – ведь он был святой, но утром он пошёл в гостиницу и обвинил хозяина в убийстве. Тогда злой хозяин признался во всём и упал на колени, моля о прощении. Он так раскаивался, что даже попросил святого воскресить мальчиков.
– И святой воскресил их? – спросила Гретель в радостном волнении, хотя отлично знала, каков будет ответ.
– Конечно. Солёные куски вмиг срослись, и мальчики выскочили из кадки с рассолом целые и невредимые. Они упали к ногам святого Николааса, и он благословил их и… Ох! Господи помилуй, Ханс, если ты не уйдёшь сию минуту, ты не успеешь вернуться дотемна!
Тётушка Бринкер с трудом перевела дух и совсем расстроилась. Ведь не было ещё случая, чтобы её дети когда-нибудь просидели вот так целый час при дневном свете, ничего не делая, и мысль о такой трате времени привела её в ужас. Стремясь наверстать потерянное, она заметалась по комнате, спеша изо всех сил. Она швырнула брусок торфа в огонь, сдула невидимую пыль со стола и вручила Хансу довязанные чулки – всё это в одно мгновение.
– Ну же, Ханс, – сказала она мальчику, когда он замешкался в дверях, – что тебя задерживает, милый?
Ханс поцеловал мать в полную щёку, всё ещё румяную и свежую, несмотря на все горести.
– Моя мама лучше всех на свете, и я очень рад, что буду иметь коньки, но… – и, застёгивая свою куртку, он бросил взволнованный взгляд на больного отца, скорчившегося у очага, – если бы я на свои деньги мог привезти из Амстердама меестера[14], чтобы он посмотрел отца… может быть, он помог бы…
– Меестер не придёт, Ханс, даже предложи ты ему вдвое больше. А и придёт – всё равно не поможет. Ах, сколько гульденов я когда-то истратила на лечение, но милый, добрый отец так и не пришёл в себя! Божья воля! Иди, Ханс, и купи коньки.
Ханс ушёл с тяжёлым сердцем, но так как сердце это было молодо и билось в юношеской груди, то уже спустя пять минут он стал насвистывать. Мать сказала ему: «милый», и этого было совершенно достаточно, чтобы превратить для него пасмурный день в солнечный. Голландцы, говоря друг с другом, обычно не употребляют ласковых обращений, как, например, французы или немцы. Но тётушка Бринкер в девичьи свои годы жила в Гейдельберге (где делала вышивки для одного семейства) и услышанные там ласковые слова привезла сюда, в свою сдержанную семью; эти слова она произносила только в порыве горячей любви и нежности.
Поэтому её фраза: «Что тебя задерживает, милый?» – снова и снова звучала, как песня, в ушах Ханса под аккомпанемент его свиста, и мальчику казалась, что в пути его ждёт удача.
Меестер – доктор.
