в зыбкой колеблющейся дымке и лишь изредка выплывавшую из неё и принимавшую более определённые очертания…
Весь во власти этих томных, волнующих дум, то приятных, опьяняющих, влекущих в какую-то безбрежную сияющую даль, то беспокоящих, тревожных, ни с того ни с сего рождавших в душе беспричинное смятение, почти страх, Андрей поднялся, наконец, с постели и, позёвывая и хмуро озираясь кругом, побрёл на кухню. Хотя есть ему не особенно хотелось, он тем не менее машинально открыл холодильник и некоторое время глядел туда бездумным заспанным взором, переводя его с одного отделения на другое и всё пытаясь сообразить, что же ему тут нужно. Так и не сообразив, закрыл дверцу и минуту-другую стоял посреди кухни, продолжая время от времени зевать и медленно вращая мутноватыми, припухлыми от долгого сна глазами. Затем, опять-таки чисто автоматически, зажёг горелку на плите и поставил на неё чайник. После чего, обратив внимание, что в квартире душновато, открыл окно и выглянул наружу.
Взгляд его упёрся в обильную густую зелень, наполнявшую огороженные заборами палисадники, вытянувшиеся во всю длину двора и занимавшие большую его часть. Рослые кряжистые деревья высились напротив окон и протягивали к ним длинные корявые ветви, обросшие пышной мохнатой листвой, распространявшей тонкий приятный запах. Андрей, раздув ноздри, с удовольствием втянул его в себя и, облокотившись на подоконник, обратил взгляд вперёд, сквозь переплёт ветвей и нагромождение листвы. Взор невольно отдыхал в этой приютной тенистой мгле, составлявшей резкий контраст с царившим вокруг ослепительным, нестерпимым для глаз блеском солнца, уже недели две, если не больше, нещадно опалявшего жгучим зноем истомлённую, иссохшую, казалось, готовую потрескаться землю и её обитателей.
И спустя какое-то время ему почудилось, что в этом мягком зелёном сумраке он угадывает утончённые бледные черты, виденные им всего лишь раз, но так прочно запечатлевшиеся в его памяти, что никакие силы, наверное, не в состоянии были бы изгладить их оттуда. Все последние дни он видел их постоянно, то тут, то там, днём и ночью, во сне и наяву. Они появлялись перед его мысленным взором то расплывчатые, едва уловимые, словно окутанные и скрадываемые плотной дымкой, в конце концов поглощавшей их, то совершенно ясно, отчётливо, будто вживую. И тогда он мог различить мельчайшую чёрточку этого лица, вдруг ставшего бесконечно дорогим для него, необходимым ему, неповторимым и незаменимым. И он, пользуясь этими то и дело возникавшими перед ним на удивление явственными, почти осязаемыми видениями, до самозабвения вглядывался в это неподвижное, замкнутое, чуть задумчивое и немного грустное, но такое невыразимо прекрасное, одухотворённое, будто осенённое внутренним светом лицо, пытаясь понять, прочитать по нему, догадаться, о чём она так напряжённо думает, в чём причина её грусти, что её заботит и печалит, какая тайная невзгода тяготит её сердце. Но ничего не понимал, ни о чём не догадывался. Просто смотрел на неё не отрываясь,
