января, – оживился тесть, возвращаясь к старой теме. Он достал из внутреннего кармана пиджака перьевую ручку «Союз» в блестящем металлическом корпусе. – Смотрите, как раскладывается эта цифродата, – и он быстро написал на салфетке: 5 1 1970 = 137 • 3737 + 1.
– Верю без калькулятора, – сказал я.
– У меня самого голова не хуже счетной машины, – довольно изрек Анатолий Георгиевич. – Как видите, открытое гением математического описания основ материи биочисло, иногда сочетающееся с тридцатью семью и девятью, напрямую связано с его смертью.
– Девятка у многих народов считается цифрой смерти, – ввернул я.
– Ныне забытые великие умы жили по всей Земле, – неожиданно рассудительно заметил тесть. – То, до чего додумался один человек, могут додуматься другие и наверняка додумывались прежде. А такие вот числовые следы судьбы при желании можно найти во всех знаменательных датах. Кстати, присутствие этого приоритетного числа мы обнаруживаем и в Тетрактисе. – Анатолий Георгиевич снова пустил в ход вечное перо: 1234 = 137 • 9 + 1.
– Логично, – резюмировал я и налил всем по рюмке, не давая увлечь себя в дебри нумерологии. Пора было поправить кукушку. С непривычки от одного прикосновения к Каббале могла сдвинуться крыша.
– А на кой хрен нужна вся эта… нумерация? – опростав посудину, полюбопытствовал у тестя доселе молчавший Слава. Он уже давно прислушивался к нашему разговору и, улучив удобный момент, сподобился проявить интерес.
– Гм… видите ли, – пустился в объяснения Анатолий Георгиевич, – надеюсь, вы понимаете, насколько важное значение имеет математика как метод описания процессов…
– Ну да, – перебил Слава, – а вот нумерация, на хрен она нужна?
Анатолий Георгиевич не нашелся, что ответить. Наверное в первые повстречался ему столь грубый невежда, задающий абсурдные вопросы потрясающе безапелляционным тоном.
– Гм, гм, – малость поблекнув покашлял Анатолий Георгиевич. Слава в своей простоте мог смутить кого угодно. – Знаете ли, да как вам сказать…
Корефан бесхитростно пялился на него и на морде читалось бессмертное йостовское: «Когда я слышу слово – „культура“, моя рука тянется к пистолету».
Я с удовольствием отметил, как быстро тесть утратил преподавательский налет. Слава умел без слов разить наповал. Малохольная интеллигенция под ним трещала и ломалась как гнилые доски!
Застольное действо стихало по мере того, как сладкий плен Бахуса сменялся крепчающими объятиями Морфея. Тесть впал в ступор. Разомлевшая в домашней обстановке Маринка закемарила у меня на плече. Тёща с Ксенией обсуждали бедственное положение неимущих граждан, неожиданно найдя общий язык. Слава жрал кабачковую икру.
Главенствуя над осиротевшим столом, я ощущал тупой бычий триумф.
2
Утро выдалось препаскудное. Я глотал холодный чай, хмуро слушая пылкие речи «черных следопытов», сидящих
