при данных обстоятельствах. Как бы то ни было, Муньос мельком взглянул вниз, на руку Хулии, которую она уже убирала, и остался сидеть, а глаза его скользили по поверхности стола, пока не остановились на его собственных руках с не слишком-то чистыми ногтями, неподвижно лежавших по сторонам чашки.
– Нам необходима ваша помощь, – тихо сказала Хулия. – Дело очень важное, уверяю вас. Важное для меня и для моей работы.
Чуть склонив набок голову, шахматист посмотрел на нее, но не прямо в глаза, а куда-то ниже, на уровне подбородка; он словно опасался, что взгляд в глаза установит между ними некую связь, обяжет его к ответственности, брать которую на себя он не собирался.
– Не думаю, что оно окажется интересным для меня, – ответил он наконец.
Хулия перегнулась к нему через стол:
– А вы попытайтесь представить себе, что речь идет о шахматной партии – абсолютно отличной от всех, какие вам приходилось играть до сих пор. О партии, которую стоило бы выиграть.
– Я не вижу, почему эта партия не такая, как все. Все партии по сути своей всегда одинаковы.
Сесар начал терять терпение.
– Уверяю вас, мой дорогой друг, – нарастающее раздражение антиквара прорывалось в движениях тонких пальцев, которыми он вертел на правой руке перстень с топазом, – что, сколько я ни пытаюсь уяснить себе причину вашей странной партии, мне никак не удается угадать ее… Тогда почему вы вообще играете в шахматы?
Шахматист чуть задумался. Потом его взгляд снова заскользил по столу, затем вверх, но на сей раз уперся не в подбородок Сесара, а прямо ему в глаза.
– Пожалуй, – спокойно ответил Муньос, – по той же самой причине, по какой вы являетесь гомосексуалистом.
Словно порыв ледяного ветра пронесся над столом. Хулия торопливо достала и закурила сигарету. Ее привела в ужас бестактность шахматиста. Однако в его словах она не уловила ни издевки, ни агрессивности. Что же касается Муньоса, он смотрел на антиквара с выражением учтивого внимания, как будто между ними происходил какой-то обыденный разговор и он просто ждал ответа почтенного собеседника на свою реплику. В этом взгляде Хулия не прочла ни малейшего намерения оскорбить или унизить – скорее, напротив, некую безмятежность, исполненную невинности: так мог бы смотреть турист, который, сам о том не подозревая, нарушил неизвестные ему порядки и обычаи чужой страны.
Сесар же только чуть наклонился поближе к Муньосу: он казался даже заинтересованным, а на тонких бледных губах его играла легкая улыбка человека, находящего сложившуюся ситуацию забавной.
– Мой дорогой друг, – мягко произнес он, – судя по вашему тону и по выражению лица, вы ничего не имеете против того, кем я, тем или иным образом, являюсь… Точно так же, как мне представляется, вы ничего не имели против того белого короля или того партнера, с которым только что сражались там, в клубе. Не так ли?
– Более или менее.
Антиквар повернулся к Хулии:
– Ты
