гостей. Его содержала старая вдова, настолько слепая, что она даже не отпустила замечаний по поводу моего странного вида и того, что я был с орлом. Я оставался там два или три дня, спал на убогом ложе (оно было не намного мягче и теплее, чем голая земля на берегу реки, где я ночевал совсем недавно) и питался только жидкой кашей – это было все, что могла приготовить старуха, будучи почти совсем слепой. Днем я бродил по бедным кварталам города в поисках одежды, которую смог бы себе позволить.
На окраинах Везонтио располагалось огромное количество жалких лавчонок, всеми ими владели престарелые иудеи; там торговали тем, что не привлекало покупателей из высших слоев. В одной из них, после того как мы с раболепствующим и заламывающим руки стариком- владельцем наконец сторговались, я купил женское платье. Хотя оно было сильно изношенное, но еще вполне могло послужить. Пока иудей завязывал платье в узел, бормоча, что я лишил его прибыли от сделки, я стащил и засунул за пазуху женский платок. В другой лавке я купил мужскую кожаную тунику, сильно изношенную и помятую, и штаны из грубой лигурийской шерсти, еще не совсем протертые, которые заканчивались «носками» из шерсти погрубее. И там тоже, пока иудей скатывал и связывал покупки, я похитил другой предмет мужского гардероба – кожаную шапку. Мне стыдно вспомнить теперь, как я воровал у этих лавочников, почти таких же нищих, как и я. Но я был молод тогда, еще не знал мира и руководствовался общепринятыми представлениями – ведь даже наделенные властью стражники смотрели сквозь пальцы на всех, кто воровал у иудеев.
Те немногие деньги, что остались у меня после этих покупок, я потратил на довольно приличного размера круг копченой колбасы, которую можно долго хранить. Затем, в последний вечер пребывания в Везонтио, я испробовал обе свои сущности, удостоверившись, какое влияние они оказывают на окружающих. Сначала я надел поверх своей блузы кожаную тунику, натянул штаны, заправил в них подол блузы, надел ботинки и нахлобучил на голову кожаную шапку. Оставив juika-bloth в комнате, я накинул на плечи овчину и отправился прогуляться быстрым мужским шагом по набережной, где обретались шлюхи. Размалеванные женщины, сидевшие на порожках и подоконниках, с готовностью распахивали свои тяжелые меха, чтобы я мог рассмотреть их тела, а сами в это время по-всякому ворковали со мной, свистели, восклицали: «Hiri, aggilus, du badi!», а некоторые наклонялись ко мне, чтобы затащить к себе в берлогу. Я одарял их холодной, мужественной, отстраненной улыбкой и продолжал свой путь, вполне довольный тем, что шлюхи принимали меня за довольно обеспеченного молодого человека.
Я вернулся в свою комнату и переоделся. Теперь я надел платье, повязал платком голову, обул сандалии вместо ботинок. Снова набросив поверх своего костюма овечью шкуру, я вернулся на ту же улицу и отправился по ней медленной женской походкой. Там, где прежде шлюхи зазывали меня: «Иди сюда, ангелочек, иди в постельку!», теперь они смотрели на меня холодно, запахивали свои меха, фыркали и шипели, а некоторые брюзжали: «Huarboza,
