равно.
– Уж слишком вы полагаетесь на слова вашей сестрицы, – злорадно говорила Вершина. – Ну, а скажите, она много старше вас? Лет на пятнадцать? Или больше? Ведь ей под пятьдесят?
– Ну, где там, – досадливо сказал Передонов, – тридцати еще нет. Вершина засмеялась.
– Скажите, пожалуйста, – с нескрываемою насмешкою в голосе сказала она, – а на вид она гораздо старше вас. Конечно, это не мое дело, а только со стороны жалко, что такой хороший молодой человек должен жить не так, как бы он заслуживал по своей красоте и душевным качествам.
Передонов самодовольно оглядывал себя. Но не было улыбки на его румяном лице, и казалось, что он обижен тем, что не все его понимают, как Вершина. А Вершина продолжала:
– Вы и без протекции далеко пойдете. Неужто не оценит начальство! Что ж вам за Варвару держаться! Да и не из Рутиловых же барышень вам, жену брать: они – легкомысленные, а вам надо жену степенную. Вот бы взяли мою Марту.
Передонов посмотрел на часы.
– Пора домой, – сказал он и стал прощаться.
Вершина была уверена, что Передонов уходит потому, что она задела его за живое, и что он из нерешительности только не хочет говорить теперь о Марте.
II
Варвара Дмитриевна Малошина, сожительница Передонова, ждала его, неряшливо одетая, но тщательно набеленная и нарумяненная.
Пеклись к завтраку пирожки с вареньем: Передонов их любил. Варвара бегала по кухне вперевалку, на высоких каблуках, и торопилась все к его приходу приготовить. Варвара боялась, что служанка, – рябая, толстая девица Наталья, – украдет пирожок, а то и больше. Потому Варвара не выходила из кухни и, по обыкновению, бранила служанку. На ее морщинистом лице, хранившем следы былой красивости, неизменно лежало брюзгливо-жадное выражение[1][2].
Как всегда при возвращении домой, Передонова охватили недовольство и тоска. Он вошел в столовую шумно, швырнул шляпу на подоконник, сел к столу и крикнул:
– Варя, подавай!
Варвара носила кушанья из кухни, проворно ковыляя в узких из щегольства башмаках, и прислуживала Передонову сама. Когда она принесла кофе, Передонов наклонился к дымящемуся стакану и понюхал. Варвара встревожилась и пугливо спросила его:
– Что ты, Ардальон Борисыч? Пахнет чем-нибудь кофе?
Передонов угрюмо взглянул на нее и сказал сердито:
– Нюхаю, не подсыпано ли яду.
– Да что ты, Ардальон Борисыч! – испуганно сказала Варвара. – Господь с тобой, с чего ты это выдумал?
– Омегу набуровила! – ворчал он.
– Что мне за корысть травить тебя, – убеждала Варвара, – полно тебе петрушку валять!
Передонов долго еще нюхал, наконец успокоился и сказал:
– Уж если есть яд, так тяжелый запах непременно услышишь, только поближе нюхнуть, в самый пар.
Он помолчал немного и вдруг вымолвил злобно и насмешливо:
– Княгиня!
Настоящие 13 отрывков составляют лишь часть дополнений и разночтений, выявленных нами сверкой печатного текста «Мелкого беса» с текстом рукописным, xранящимся в Институте русской литературы Академии Наук СССР, в архиве Ф. К. Сологуба. Здесь нами даются лишь те впервые публикуемые материалы романа, которые имеют характер законченных эпизодов – глав, или, будучи лишь вариантами известного ранее текста, дают дополнительные данные для социологического понимания произведения и его персонажей. – Ред.
1. Наташке и хотелось украсть сладкий пирог и потихоньку съесть его, да нельзя было: раз – что Варвара торчит около нее, да и только, не выжить ее ничем; а другое – если и уйдет и без нее снимать со сковороды, так она потом посчитает по следам на сковороде: сколько нет, столько пирожков потребует, – никак украсть нельзя ни одного. И Ната злилась. А Варвара, по обыкновению своему, ругалась, придираясь к служанке за разные неисправности и за недостаточную, по ее мнению, расторопность. На ее морщинистом, желтом лице, хранившем следы былой красивости, неизменно лежало брюзгливо-хищное выражение.
– Тварь ленивая, – кричала Варвара дребезжащим голосом, – да что ты, обалдела, что ли, Наташка! Только что поступила, да уж ничего не хочешь делать, – ничевуха поганая.
– Да кто у вас и живет, – грубо отвечала Наташа.
И точно, у Варвары прислуга не заживалась: своих служанок Варвара кормила плохо, ругала бесперерывно, жалованье старалась затянуть, а если нападала на не очень бойкую, то толкала, щипала и била по щекам.
– Молчать, стерва! – закричала Варвара.
– Чего мне молчать, – известно, у вас, барышня, никто не живет, – все вам нехороши. А сами-то вы, небось, хороши больно. Не в пору привередливы.
– Как ты смеешь, скотина?
– Да и не смеивши скажу. Да и кто у такой облаедки жить станет, кому охота!
Варвара разозлилась, завизжала, затопала ногами. Наташка не уступала. Поднялся неистовый крик.
– Кормить не кормите, а работы требуете, – кричала она.
– На помойную яму не напасешься хламу, – отвечала Варвара.
– Еще кто помойная яма. Туда же, всякая дрянь…
– Дрянь, да из дворян, а ты – моя прислуга. Стерва этакая, вот я тебе по морде дам, – кричала Варвара.
– Я и сама сдачи дать умею! – грубо ответила Наташка, презрительно посматривая на маленькую Варвару с высоты своего роста. – По морде! Это что тебя-то самое барин по мордасам лощит, так ведь я – не полюбовница, меня за уши не выдерешь.
В это время со двора в открытое окно послышался крикливый, пьяный бабий голос:
– Эй, ты, барыня, ай барышня? как звать-то тебя? Где твой соколик?
– А тебе что за дело, лихорадка? – закричала Варвара, подбегая к окну.
Внизу стояла домовая хозяйка, Иринья Степановна, сапожникова жена, простоволосая, в грязном ситцевом платье. Она с мужем жила во флигельке, на дворе, а дом сдавали. Варвара в последнее время часто вступала с нею в брань, – хозяйка ходила вечно полупьяная и задирала Варвару, догадываясь, что хотят съезжать.
Теперь они опять сцепились ругаться. Хозяйка была спокойнее, Варвара выходила из себя. Наконец хозяйка повернулась спиной и подняла юбку. Варвара немедленно ответила тем же.
От таких сцен и вечного крика у Варвары делались потом мигрени, но она уже привыкла к беспорядочной и грубой жизни и не могла воздержаться от непристойных выходок. Давно уже она перестала уважать и себя, и других.
