– это тебе не игрушечная машинка, затарахтит на весь квартал. А на голову и падать нечему – все, что могло, свалилось, – возразил ему Хитров и, ловко перепрыгнув через лист жести, оказался внутри.
Понятие «внутри» стало теперь условным: целой оставались лишь одна стена и часть другой, примыкавшей. Все другие зияли огромными проломами, сквозь которые видны были желтые кленовые кроны.
– Эй, а тут классно! Ванна какая-то чудная, печка... Иди посмотри, толстяк!
– Что я, печки не видел? – нервно буркнул Мокренко.
Он, хотя и вошел следом за приятелем, ощущал себя не в своей тарелке. Кладбищенский дом внушал толстяку необъяснимый ужас. Обогнув мелкую чугунную ванну, торчавшую посреди комнаты, Петька растерянно остановился, глядя в мутное стекло, чудом уцелевшее на половине снесенной стены.
Петька считал себя привлекательным и потому редко проходил мимо зеркала, не заглянув в него. Вид собственной физиономии всегда действовал на него успокаивающе. Но это стекло было каким-то неправильным. Или неправильным было само отражение. Или... тут уже Мокренко совсем запутался.
«Чего-то тут не то. Совсем даже не то. Как-то я малость не так выгляжу. И язык отчего-то высунут», – размышлял он, разглядывая себя. Как и у всех тугодумов, реакция у него была малость замедленная. Но... чем больше он смотрел себя, тем отчетливее становилась беспокоящая его мысль.
Внезапно тонкая струйка пота, выбрав путь, побежала у него по позвоночнику, а правая коленка нервически запрыгала, выбивая чечетку.
Петька увидел тонкую веревку, обвивавшую шею его отражения. Веревка шла от крюка, вбитого в потолок. Голова отражения была почему-то скошена набок, лицо искажено непонятной гримасой, и вообще создавалось впечатление, что...
Заорав, Мокренко отскочил назад так стремительно, что едва не опрокинул Фильку в ванну. Хитров от неожиданности тоже завопил.
– Ты чего? – спросил он.
– Там... м-меня повесили! Веревка на шею и – брык! А язык – вот так! – выдохнул Петька.
Филька заморгал, разглядывая перекошенную физиономию приятеля.
– Кого повесили?
– Меня...
– Где?
– Там, в зеркале! Нет, не смотри... не подходи к нему! Стой!
– Отпусти мой рукав, толстый! – выразительно сказал Хитров и шагнул к зеркалу.
Мокренко, зажмурившись, ждал.
– Трещина! – услышал он Филькин голос. – Идет сверху по стеклу – ты и принял ее за веревку.
– А язык? Язык почему был высунут? – быстро спросил Петька.
– Это ты у него спроси, чего он высовывается. У тебя нервных болезней нету? – осведомился Хитров.
– Нету.
– Значит, не нашли еще. А чего коленка дергается?
– Хочется ей дергаться – вот она и дергается! Пошли отсюда! – огрызнулся Петька.
«Вот как бывает, не пообедаешь один раз – и сразу глюки», – подумал он и, сунув руку в сумку, нашарил
