что нужно!
– Я готов.
– У вас там не труп случайно? – подозрительно спросил Арман, показывая на объемистую сумку.
– Нет, – сказал Рахат. Девятым валом на него накатило неожиданное вдохновение: – Там сейф с документами умершего. Это важный чиновник из Москвы. Зря вы его не взяли… Может, еще…
– Никаких еще. У нас свадьба.
– Ладно, я понял. Не повезло парню…
В сумке, в специальном контейнере, лежала отрезанная наспех голова Садовского. К которой в будущем пришьют новое тело, в котором будет новое сердце. Если график Сергеева-Левина не обманет. А его, Рахата, наверняка ждет повышение по службе.
Он мечтательно улыбнулся и посмотрел в иллюминатор на золотое море облаков.
3. Спутник
Григорий Хорошев бултыхался в двух метрах над полом, старательно прижимая ко рту пакет, слишком широкий, чтобы содержимое не пыталось выплыть наружу. Куски завтрака летали по отсеку. Жидкие ошметки рвоты стремились принять круглую форму, чем напоминали зарождающиеся планеты. Куски желчи и носовой слизи были туманностями. Мелкие капли пота – космической пылью. Себя Хорошев вообразил злобным абсолютным разумом, не желающим эволюции мироздания и вооруженным черной дырой – пакетом, откуда поглощаемая вселенная упрямо норовила выбраться.
«Видел бы меня кто-нибудь сейчас, – думал он. – Что бы сказала Мари? А Непогодин? Надеюсь, здесь нет камер. В первый день заболеть космической болезнью и ловить свою блевотину! Непременно просочится в массы…»
Наконец вселенная была побеждена. В отсек вернулись астронавты, тактично пережидавшие апокалипсис в грузовом трюме. Голова еще болела, но приступов рвоты не было, и Григорий скромно парил в углу, стараясь быть незаметным. Все делали вид, что не обращают на него внимания.
– Не переживайте, – только и сказал Жан-Пери. – У многих так. Хуже, когда это выясняется еще на Земле. Кому-то даже полеты запрещали.
Хорошев боялся, что сообщат на Землю, и тогда – никакого выхода. Следующие три дня он старался казаться бодрым, здоровым. Голова болела не переставая. Особенно – в ночь перед выходом, проведенную в барокамере, избавившей кровь Григория от азота.
За час до выхода разболелась так, что он сам едва не отказался. Перед глазами плыло, снова его затошнило, но впереди ждал черный космос, и Хорошев перетерпел.
На вопросы о самочувствии отвечал одинаково:
– Все хорошо, чувствую себя отлично. Немного волнуюсь.
И выход состоялся. Первым шел Голубев – он должен был сопроводить его к Станции. Через пять минут после него Григорий мягко, как учили, оттолкнулся ногами и нырнул в бездонную черноту. В ней, в десятке метров от корабля, висел освещенный Солнцем кусок Станции, справа змеился пунктир троса, связывающего Голубева с кораблем. Трос пропадал в тех местах, где на него падала тень Станции.
Несмотря на боли, несмотря
