оглядываться не стала, но остановилась.
– Чего?
– Я рад, что ты победила в Великой Гонке! Ты и я – мы похожи! Вместе мы свернем горы!
– Вынуждена тебя разочаровать! В Москве нет гор. Есть семь холмов, которые ты будешь сворачивать вместе с Жанин Абот, – отозвалась Танья, обращаясь не к Гулебу, а к пустоте перед собой.
Ей казалось, что это одно и то же.
Танья старательно готовилась и знала, что город, в который перенесут их каменные кресла, называется Москва. Хорошо бы, конечно, сразу оказаться в Тибидохсе (так, кажется, они называют свою магическую школу), но это невозможно. Остров в океане тщательно оберегается. Там все на виду. Атаковать двойников на Буяне опасно.
– Эй, ты слышал, что я сказала?
Гулеб не отозвался. Немного выждав, Танья повернулась, собираясь обдать Гулеба холодным презрением. К сожалению, тщательно приготовленное и очень-очень холодное презрение досталось узкому проходу между домами. Некромагус исчез.
Танья ужасно разозлилась, что он пропал, не позволив как следует себя попрезирать. Но время поджимало, и она направилась к круглому дому, венчавшему Замогильный переулок.
Вскоре Танья скользнула к себе за занавеску. Собственной комнаты у нее не имелось, зато занавеска, отгораживающая угол в длинном общем коридоре, была самая что ни на есть ее личная. Выглядела она абсолютно безобидно – так себе, серая от пыли штора. Правда, мало кто знал, что после двух краж Танья, ограждая свое собственное пространство, вплела в нее столько запуков и сглаживающих нитей, что не всякий отряд солдамагов взял бы ее закуток без потерь.
С вещами она разобралась быстро. Тетради сожгла. Не только личные, но и вполне безобидные – с безграмотно написанными школьными проклятиями за первый-пятый классы. Ей было бы неприятно, стань в них кто-то рыться. Вещи побросала в окно. Пусть кто хочет – берет.
Разобравшись с барахлом, Танья озабоченно посмотрела на горизонт. Тот едва начал сереть. Значит, немного времени в запасе у нее есть. Танья стала ласкать струны контра-босса и гладить его полировку. Потом спрятала контра-босс в выдолбленной в стене нише и, заложив ее приготовленными заранее камнями, шепнула: «Прощай навсегда!»
Отошла на шаг и отчетливо произнесла:
– Бетонум церезитум!
Когда искры погасли, камни легли как влитые, если не навек, то на несколько столетий замуровав контра-босс в стене. Все было кончено. Больше ее здесь ничего не держало. Оглянувшись, Танья увидела пустое пространство отгороженного шторой коридора. Трудно поверить, что на этом продуваемом сквозняками четырехугольнике она провела большую часть своих шести тысяч пятисот девяноста дней.
Танья села на подоконник, свесила ноги на улицу и, повернув лицо, некоторое время смотрела на штору, что-то высчитывая. Затем, вскинув руку, выпустила боевую искру и торопливо выпрыгнула. Третий этаж – это несмертельно. Танья еще не коснулась ногами земли, когда из окна вырвался поток огня. Вначале розовый, затем белый, и, наконец,
