подвижной щиколотки.
Он пробегал вдоль ГУМа с янтарно озаренными витринами, в которых стояли манекены, укутанные в меха, облаченные в изысканные костюмы с модными галстуками, переливались золотые украшения и бриллианты. Делал плавный поворот – и справа от него оставался Исторический музей со своими шпилями и мерцавшими орлами. Еще один поворот – и розовая Кремлевская стена нависала над ним, и круглилось золотое ночное солнце колокольни Ивана Великого.
И снова собор Василия Блаженного, как ночные фиолетово-алые чертополохи со своими иглами и колючими листьями.
Он знал, что она где-то рядом, впереди. Он заполняет своим сильным и страстным телом пространство, где только что была она. Помещает свое счастливое сердце туда, где только что билось ее сердце. Это слияние с ней было восхитительно. Сочетание с ней через музыку, звоны, змеящиеся на льду огни вызывало умиление, благоговение перед ней, любимой, дарованной ему божественным предначертанием.
Ему показалось, что где-то между куполов и шатров Василия Блаженного растворился темный прогал, словно отогнулся уголок декорации с нарисованным храмом. И сразу смолкла музыка, потускнели огни, и он испытал смертельную тоску, будто его окружала безжизненная пустыня, поглотившая драгоценного человека, обрекая на уныние и необоримую печаль.
Он кружил по катку, как слепой, натыкаясь на конькобежцев. Больше не находил на льду чудных росчерков ее коньков. Не улавливал в воздухе аромата ее духов. Помещал свое несчастное сердце туда, где не было ее сердца, а оставалась жестокая пустота.
Но музыка снова взыграла, плеснула огнями и скрипками. В морозном воздухе заструился едва уловимый запах ее духов. На льду голубым серебром мелькнул надрез ее коньков. Нинон возвратилась из черной бездны и снова была здесь. Он видел ее светлый свитер, длинные летящие ноги, счастливое лицо. Ее исчезновение было связано с испепелением времени, из которого выпал малый, им не прожитый отрезок, оставив в сердце тончайший рубец.
Серж догнал ее, охватил гибкую талию, и они скользили рядом, в струях огня и музыки, оставляя на льду два хрупких лучистых надреза.
– Какое счастье, что ты вернулась, – сказал он.
Но она не расслышала, и они скользили вдоль малиновой Кремлевской стены с янтарным дворцом.
Шарик, который он проглотил, продолжал оказывать свое волшебное воздействие. Словно поворачивались в разные стороны зеркала, ослепляли внезапным блеском, погружали в синеватую тьму, отбрасывали вдаль его отражение и внезапно его приближали.
Зеркала повернулись, и ему показалось, что он прожил свою жизнь – и в глубокой старости вспоминает этот каток, праздничное ликование музыки, прелестное девичье лицо, золотое солнце Ивана Великого. Это видение явилось к нему из далекого прошлого, в сумрачное одиночество старости, в тусклый дом, где погашены огни, за окном хлещет холодный осенний дождь, и уже некому поведать об этом чудесном
