скинула с пробоя дверную цепочку и осталась ждать мужа на крыльце.
Михайло, мелькая во тьме кальсонами, походил около машины, вздохнул, положил ключ на крыло, направился к избе.
– Ну, сделал?
– Надо бы карбюратор посмотреть. Стрелять что-то начала.
– Ты ее не целуешь, случайно? Ведь за мной в женихах так не ухаживал, как за ней, черт ее надавал, проклятую! – рассердилась Анна.
– Ну вот… При чем она здесь?
– При том. Жизни никакой нету.
В избе было чисто, тепло. На шестке весело гудел самовар.
Михайло прилег на кровать; Анна собирала на стол ужин.
Неслышно ходила по избе, носила бесконечные туески, кринки и рассказывала последние новости:
– …Он уж было закрывать собрался магазин свой. А тот – то ли поджидал специально – тут и был! «Здрасти, – говорит, – я ревизор…»
– Хэх! Ну? – Михайло слушал.
– Ну, тот туда-сюда – заегозил. Тыр-пыр – семь дыр, а выскочить некуда. Да. Хворым прикинулся…
– А ревизор что?
– А ревизор свое гнет: «Давайте делать ревизию». Опытный попался.
– Тэк. Влопался, голубчик?
– Всю ночь сидели. А утром нашего Ганю прямо из магазина да в КПЗ.
– Сколько дали?
– Еще не судили. Во вторник суд будет. А за ними давно уж народ замечал. Зоечка-то его последнее время в день по два раза переодевалась. Не знала, какое платье надеть. Как на пропасть! А сейчас ноет ходит: «Может, ошибка еще». Ошибка! Ганя ошибется!
Михайло задумался о чем-то.
За окнами стало светло: взошла луна. Где-то за деревней голосила поздняя гармонь.
– Садись, Миша.
Михайло задавил в пальцах окурок, скрипнул кроватью.
– У нас одеяло какое-нибудь старое есть? – спросил он.
– Зачем?
– А в кузов постелить. Зерна много сыплется.
– Что они, не могут вам брезенты выдать?
– Их пока жареный петух не клюнет – не хватятся. Все обещают.
– Завтра найдем чего-нибудь.
Ужинали не торопясь, долго.
Анна слазила в подпол, нацедила ковшик медовухи – для пробы.
– Ну-ка, оцени.
Михайло одним духом осушил ковш, отер губы и только после этого выдохнул:
– Ох… хороша-а!
– К празднику совсем дойдет. Ешь теперь. Прямо с лица весь опал. Ты шибко уж дурной, Миша, до работы. Нельзя так. Другие, посмотришь, гладкие приедут, как боровья… сытые – загляденье! А на тебя смотреть страшно.
– Ничего-о, – гудел Михайло. – Как у вас тут?
– Рожь сортируем. Пылища!.. Бери вон блинцы со сметанкой. Из новой пшеницы. Хлеба-то нынче сколько, Миша! Прямо страсть берет. Куда уж его столько?
– Нужно. Весь СССР прокормить – это… одна шестая часть.
– Ешь, ешь! Люблю смотреть, как ты ешь. Иной раз аж слезы наворачиваются почему-то.
Михайло раскраснелся, глаза заискрились веселой лаской. Смотрел
