год обменом занималась).
За спиной хлопнула входная дверь.
– (Довольно, хватит на сегодня приключений), – каблуки быстро застучали, убегая без оглядки ко второму лифту на промежуточном этаже.
Алёна зашла в квартиру, тихо прикрыв за собой дверь. В просторной прихожей тускло горел ночник.
Она сняла дубленку, пристроила ее на вешалке, с сожалением провела рукой по мягкой коже:
– (Промокла. Пора переходить на демисезонное пальто).
Стянула любимую шапочку. Пепельные волосы с сиреневатым отливом сосульками упали на плечи.
– (Душ бы принять, но сил нет).
Посмотрела в зеркало. Глаза с византийским разрезом слегка покраснели от усталости. Длинный тонкий нос немного распух от холода и сырости. Посиневшие крупные губы прошептали:
– Всё-таки пойду греться.
Выйдя из ванной с запотевшим зеркалом во всю стену, Алёна налила чаю и подняла глаза на часы:
– (Уже второй час ночи, а завтра рано вставать и тащиться на утреннюю группу. Такое расписание только для меня любимой, стараниями кафедральных баб. Утром к семи сорока пяти, потом перерыв ни туда, ни сюда, а после этого опять аспиранты до десяти. Красота!)
Она встала и поплелась в спальню, продолжая прилежно хныкать:
– (Пока все лаборатории проверишь, кафедру закроешь, ключи дежурному отнесешь, распишешься – уже спать пора, а не домой ехать. Какой же Нахимов молодец, что уговорил меня уйти с кафедры. Всё, спать. Если вообще смогу заснуть. Завтра в пять тридцать подъем. Чтоб их всех!)
Зашла в спальню. Сняла и бросила одежду на кресло, где с прошлых дней набралась внушительная гора нарядов. Натянула пижаму, залезла под одеяло.
Муж зашевелился и радостно пробормотал:
– Любимая, ты вернулась ко мне!
– (О, только не это, только не сейчас, – беззвучно взмолилась Алёна. – Быстро у него не получается, а у меня всего несколько часов на сон. Да и мои собственные шансы дойти до высшей точки исчезающе малы).
К счастью, Алёша, или Алёшечка для семьи, он же Алекс или Лёха для друзей, или Алексей Борисович Нахимов в официальных ситуациях, повернулся на другой бок и мирно засопел. Время шло, а сон задерживался. Часа через два Алёна с трудом погрузилась в туманное забытье, но тут подло зазвонил будильник.
Она села, спустив ноги на теплый пушистый ковер, и тупо уставилась в темное окно. В окнах их двора не было ни одного огонька. Комок жалости к себе подкатил к горлу. Как только родился Афонька, она спала по два-три часа в сутки. Ребенок исправно диатезил, в кровь расчесывал тонкую мраморную кожицу, ни мази, ни врачи, ни лекарства зуд не снимали. Беспокойство за сына росло с каждым днем. Сон нарушался не только криком младенца, но и нервозностью.
– Что с ним будет, когда вырастет, – думала она. – Ведь всё тело покрыто красными пятнами и коростой, «живым» остался
