Ипполит обрел их. И что же дальше?
В те времена он учился и не думал о том, что будет делать дальше – когда окончит колледж; он не загадывал наперед, как сложится его музыкальная или бытовая жизнь. Сделает ли слава его своим избранником, или вся жизнь будет крутиться на скромной безымянной мельнице? Сможет ли он снискать уважение публики или станет жалким добровольным отшельником? Будут ли женщины к нему благосклонны? Будет ли он победителем или сломает себе шею? Рожден ли он для великих творений, или его удел – прозябать в безвестности и нищете? В те далекие времена он редко задавался подобными вопросами.
Ни отец, ни мать по-прежнему им не интересовались, их даже не радовало то обстоятельство, что робкий, чахлый, неуверенный в себе отпрыск чрезмерно одарен. Они не проявляли интереса к успехам сына, а возможно, считали эти успехи яркой, но временной вспышкой, не стоящей внимания.
Так Ипполит и вырос, стал юношей. Теперь он уже не пренебрегал своей телесностью, как это было прежде, теперь его щиколотки были скрыты, костюмы сидели безупречно, однако он по-прежнему был равнодушен к внешнему лоску. Да и выглядел юноша довольно странно, он так сильно напоминал православного мученика, что вполне бы мог позировать современным иконописцам. С людьми Ипполит сходился все так же трудно, правда, общался со всеми ровно. В душе он чувствовал вокруг глухое недоброжелательство, густо приправленное завистью, но старался не придавать этому значения. Женщин, даже самых наивных и хорошеньких, сторонился, заговорить с ними не решался, видимо потому, что считал их всех предательски жестокими и похожими на мать. Иными словами, молодой человек не хотел играть в игры взрослых людей, игры жесткие и жестокие, игры, где все построено на лжи, на боли и обмане, где женщины приманивают мужчин, а мужчины притягивают женщин, но едва завидят протянутые руки, бессердечно отталкивают друг друга.
Перед началом концерта публика праздно прогуливалась по фойе и двум галереям, протянувшимся справа и слева от входа в зал. Поднимаясь по мраморным ступеням, устланным красной ковровой дорожкой, Инга Берг опиралась на руку мужа и испытывала странное неприятное чувство. Ей казалось, что ее ведут на Голгофу, что ее втягивают в какое-то действие против ее же воли. Пытаясь подавить дурное предчувствие, Инга старалась отвлечься, а потому внимательно – со смесью отвращения и начинающимся приступом то ли ревности, то ли злости – обводила глазами публику. Почти все мужчины были в темно-синих плотно облегающих костюмах. С завидной гордостью они несли не только бремя собственной несокрушимой солидности, но и объемные животики, седеющие головы и лоснящиеся лысины. Дамы в вечерних убранствах и нескромных бриллиантах обменивались многозначительными улыбками с мужчинами в синих костюмах. Одинокие молодые девушки, свежие, как яблони весной, были разукрашены локонами, накладными ресницами, гелевыми скулами и прочими атрибутами современной красоты. Девушки вели
