и надо, что пару раз дерануть об них веревку, после хорошенько рвануть, не жалея рук. Глядишь, и выйдет. Ну не лежать же бараном к ужину.
Низкий берег принял в скользкие ладони, лизнул знакомым холодом и сам подтолкнул к узкой ленте ручья. Штаны набрякли водой, а вскоре и весь Бельт вымок до нитки, но нащупал нужное. Приладился к острой грани, резанул, наваливаясь телом.
Голова ушла под воду, в ямину, каковой тут быть не могло, но однако же была. Холодом хлестануло в нос и рот, продираясь сквозь выгнившую кожу. Течение вытолкнуло, позволяя глотнуть воздуха.
Еще раз. Хрустнуло. Что? Руки? Камни? Какая, хрен, разница. Главное, что тело стынет. Больно. Но надо снова… С какого получилось – Бельт не знал. Он и не сразу понял, что руки свободны, и держат их вместе только привычно сведенные плечи. Шевельнулся. Едва не заорал от новой боли. Попытался локти поднять – куда там, бездвижные почти.
А спешить надо. Мальчишка ведь чуткий, того и гляди – проснется.
Ветер крепчал, грозя стегнуть хлыстом по набухшему брюху тучи и вывалить колючую труху снега. Не мелкого соляного, а плотного и вязкого, аккурат для огромных сугробов и мерзлых людей.
Бельт выполз на берег и лег, уткнувшись лицом в привычную и мягкую подстилку. Так лежал, сжимая и разжимая кулаки, шевеля запястьями, разгоняя кровь по закаменевшим мышцам, пока не почувствовал, что снова хозяин своим рукам.
После, вытащив из ручья камень, разодрал и ножные путы. Вышло легко, куда легче, чем подняться.
Мальчишка спал. Он не проснулся даже от пинка, и только когда Бельт, ухватив за шиворот, встряхнул его, открыл глаза. Но не произнес ни слова. Даже не пискнул.
– Зря ты меня не послушался, дурак.
Левой рукой Бельт вытащил из-за пояса Звяра камчу и нож.
Всего-то один удар. Это будет даже милосердно. Все равно в лесу сдохнет. Или найдет себе кого другого, такого же беспомощного, как Бельт. А то и мертвого. С мертвяками-то оно проще, главное глаза закрыть и на голову чего накинуть… Уж Бельт-то знает.
– Убьешь меня ножиком, дядечка?
Спокойный, гад.
Можно и без крови. Придушить ремешком или шею дернуть. Она ж тонюсенькая, как ветка. Хрустнет, душу выпустит, не дав измараться.
– Мне тоже идти теперь далеко, – сказал Бельт. – Еды нужно много.
– Ты ж говорил, что не всех можно есть.
– А ты уже пробовал человечину, сопляк?
– Нет, дядечка. Говорю же – у меня заяц был. Давно, правда.
Бельт разжал пальцы. Мальчишка вывернулся и, отбежав к ручью, остановился. Присел. Взял в руку гладкий камень. А ведь с него станется по следу пойти и, выждав момента, запустить этим самым камнем да в Бельтову голову. Хрустнет косточка, выплеснет красное и серое, добавив миру цветов, которых и так в достатке.
И небесное Око привычно отвернется.
Еще не поздно все исправить, ударить наперед, предваряя чужой удар. И все пойдет по привычному кругу.
– Нельзя жрать людей, парень. Иначе когда-нибудь,
