style="font-size:15px;"> – Это по-какейски?
– Вперед. По-немецки, – поясняю ему.
– По-немецки я только «ахтунги» знаю.
Ильяс подмигивает. Не могу понять, но, как только он стал командиром нашей «охотничьей команды», что-то в нем изменилось. Или наш снайпер сам поменялся?
Пока я снова набиваю сумку, никак не могу отделаться от впечатления, оставшегося после разговора с нашим командиром. Вишь, у них в семье помнят парня, который воевал, черт возьми, аж два века назад. Честно говоря, мне завидно. Хотя вот я своего деда помню.
Он был очень спокойным и работящим человеком, причем руки у него были золотые. Одинаково мог починить часы и сделать легкую и удобную мебель, возвести сруб для дома или починить резную раму для старинного зеркала. Неторопливый, добродушный.
Про войну рассказывать не любил. Свое участие в ней оценивал скромно. Потому я, воспитанный на поганой совковой главпуровской пропаганде, считал, что вообще-то раз солдат не убил пару сотен немцев и не сжег десяток немецких танков, то и говорить не о чем.
Это большая беда – про войну наши воевавшие рассказывать не любили, берегли нас от тех ужасов, а пропагандисты, как правило, были из «героев Ташкентского фронта», и потому их стараниями сейчас разные выкидыши от истории плетут невиданную чушь – и им верят внуки и правнуки тех, кто победил великолепную германо-европейскую армию, кто дал нам жить и так напугал наших неприятелей, что полвека мы не воевали – нас боялись. Вот, кстати, битые немцы про войну рассказывать любили. Такие мемуары понаписали, что любо-дорого. Почитать если, так они дважды все наше население постреляли, все танки пожгли и всю авиацию сбили: почему опозорились в конце войны сдачей своей столицы и безоговорочной капитуляцией – совершенно непонятно.
Еще будучи совсем мелким, я сильно удивился, когда мы с дедом мылись в бане. У деда правая ягодица сверху была украшена пятачком тонкой блестящей кожицы, а вот снизу отсутствовал здоровенный кусок – с мой кулак, причем там шрам был страшным и здоровенным. Каким-то перекрученным, сине-багровым, в жгутах рубцовой ткани.
Естественно я поинтересовался. Дед, смутившись, объяснил, что это пулевое ранение. Навылет.
Должен признаться, что как-то мне это показалось диким. Ведь все ранения у смелых – спереди. А тут сзади. Да еще в попу. Совсем как-то неловко. Очень нехорошо. Хотя деда жалко, конечно, но как-то стыдно и нехорошо.
На том дело и закончилось. В разговорах с мальчишками «про войну» я эту тему старательно обходил. В семье были еще воевавшие, но все они как-то категорически не вписывались в плакатный образ бойца-победителя.
Часто в гости приходил брат деда. С одной стороны, он был моряком, участвовал в обороне Одессы, списавшись там с корабля на берег – в морскую пехоту.
Это звучало дико – морская пехота. Сейчас такое представить трудно, потому как американцы со своими маринами – морскими пехотинцами – так всем прожужжали уши, что теперешние дети небось
