от старости в своей клетке.
Что до полезных знакомств, то третье ложе за третьим столом давало ему немного шансов. Весь сегодняшний вечер Юний провел в окружении людей, что сделали своей профессией унизительное искусство клиентелы. Людей, что в перерывах между бесстыдными славословиями и беспардонной лестью в адрес хозяина, похвалялись друг перед другом милостынями, полученными от щедрых патронов, подобно тому, как старые солдаты похваляются шрамами, полученными в битвах.
В их кругу Юний чувствовал себя как голубь, по ошибке затесавшийся в стаю потрепанных ворон. И, подобно неосторожному голубю, сегодня он едва не стал жертвой вороньего гнева.
Вечер перевалил уже за вторую половину. С каждым новым кувшином ватиканского пойла, которое за их столом выдавали за вино, взгляды, что сотрапезники бросали на молодого человека, становились все менее одобрительными. Юний пропустил момент, когда неодобрение сменилось враждебностью. Поэтому услышав: «Чего ты зубы скалишь, баран?», Юний не сразу сообразил, что расположившийся напротив Плацидий, который до сих пор проронил едва ли пару слов, обращается к нему.
– Умник нашелся. На себя посмотри! Сидит тут, будто актеришка общипанный, а тоже, скалится. Кудри завил. Девка! Приехал в Город, позвали в приличный дом, так и веди себя прилично. Что ты зубами торгуешь? Сейчас вот прорежу, – с этими словами Плацидий зашевелился, словно и правда собирался встать из-за стола, чтобы немедленно поквитаться с молодым человеком.
– Имей уважение. Что ж ты хозяина позоришь? – его сосед, крупный, краснолицый мужчина с обвисшим носом, навалился Плацидию на плечи, удерживая от необдуманных действий.
Буян дернулся, но не тут-то было. Миротворец держал цепко.
– Другого места не нашел? Хочешь ребра ему посчитать, так дождись пока начнем расходиться. А я помогу еще. Вдвоем и веселей. Я держу, ты считаешь. Потом меняемся. А может еще кто желающий найдется, – весело увещевал он, ничуть не стесняясь присутствия Юния.
И все же, Плацидий, поддержанный одобрительным ворчанием стаи, не желал уняться. Он ворочался, пытаясь освободиться и брызгая слюной визгливо выкрикивал оскорбления.
Пожалуй, дело и правда могло бы дойти до рукоприкладства, если бы не заступничество одного из хозяйских рабов, столь же спасительное, сколь и унизительное. Невидимый до сих пор среди деревьев он вдруг шагнул к столу, склонился над Плацидием и прошептал ему что-то на ухо. Пары слов раба, чьи волосы были ухоженнее, и чья туника выглядела добротнее чем одежда, любого из тех, с кем Юний делил стол, было довольно, чтобы затушить пожар, так яростно бушевавший еще минуту назад.
Молодой человек, пунцовый от стыдливого гнева, сидел, не решаясь оторвать взгляд от стола, когда тот же самый раб, неслышно скользнул к нему и наглым, самодовольным тоном прошептал:
– Если господину угодно, время позднее… На улицах по ночам, говорят неспокойно.
Но самым, худшим, самым унизительным было то,
