у дядюшки на крыше.
Между тем колокола, разогнавшись, всей массой оглушительно ударили два раза кряду и смолкли. В наступившей тишине слышно стало, как привычные к звону московские птички перекликаются в саду за окном.
Это обрадовало Васю. Значит, птицы, которых он так любил в Гульёнках, встретили его и здесь, в Москве.
Он силился вспомнить, что же было вчера. И хоть очень смутно, но всё же припомнилось ему, как в густых сумерках, свернув с брусчатой мостовой, подъехали они к большому дому с колоннами, как Агафон постучал в ворота и оттуда мужской голос спросил:
– Кто там?
Затем загремели тяжёлые засовы, и из калитки вышел здоровенный бородатый мужик.
Лошади сильно притомились и смирно стояли, вытягивая шеи и зевая. В переулке было тихо и пустынно.
Мужик, как старый знакомый, поздоровался с Агафоном, похлопал крайнюю лошадь по вспотевшему боку и сказал:
– Шибко запотели лошадки.
– Пятьдесят вёрст без отдышки шли, только попоил однова, – отвечал Агафон. – Спешили в Москву до ночи приехать.
Мужик отворил широкие ворота, и тарантас въехал во двор, с одной стороны примыкавший к решётчатой изгороди сада, откуда тянуло прохладой.
«А где же дядя Максим? Какой он – злой и строгий, как тётушка, или добрый, каким был отец? Покойная матушка всегда его очень хвалила. Где кузина Юлия – девочка, о которой он слышал ещё в Гульёнках?»
Думая об этом, Вася начал живо одеваться. Ниловна всё же торопила его.
– Скорей, Васенька, скорей одевайся, – говорила она. – Скоро уж дяденька выйдет к завтраку.
Вася уже оделся и умылся, когда в комнату неожиданно вошёл сам дядя Максим.
Вася с некоторым смущением и любопытством, но всё же смело посмотрел ему в лицо.
Дядя Максим ему понравился.
Это был огромный и толстый человек в седом парике, гладко выбритый и чисто вымытый, пахнущий чем-то очень приятным.
Глаза у него были светлые, но такие острые, что так и казалось, будто они видят до самого дна души.
От таких глаз не укрыться неправде.
Он погладил Васю по голове своей большой, тяжёлой рукой и сказал:
– Молодец!
Потом подставил для поцелуя щёку, а старая Ниловна зашептала:
– Поцелуй дядюшке ручку! Ручку поцелуй!
Но дядя Максим укоризненно взглянул на Ниловну.
– Для чего это? Я не митрополит.
И вдруг так ласково, улыбаясь одними глазами, посмотрел на Васю, что тот, не отдавая отчёта в своих действиях, приблизился к этому незнакомому огромному человеку и прижался к нему.
– Что? – улыбнулся дядя Максим, переглянувшись с нянькой Ниловной. – Видно, надоело с бабами-то? – И, положив руку на плечо Васи, спросил: – Есть хочешь?
– Хочу, – отвечал тот.
– Это хорошо, – сказал дядя Максим. – Тогда завтракать скорей приходи. Ульяна о тебе уж два раза спрашивала.
– Спрашивала?
