буркнул он и повернулся на бок лицом к стене.
… Ну вот мы с Лелей и в ресторане.
Песня кончилась, и Джон (совсем другой, оживший Джон), выбравшись из-за «Крумара», подсел за наш столик. Я всегда с удовольствием наблюдаю за тем, как он смотрит на женщин. Если на пути его взгляда поставить стоваттную лампочку, уверен, она вспыхнет, а возможно даже и перегорит. Но сегодня он превзошел себя: когда он глянул на мою спутницу (надо отметить, что перед «выходом в свет» Портфелия более чем тщательно поработала над своей внешностью – макияж, прическа «Взрыв на макаронной фабрике», почти полное отсутствие кожаной юбочки), у него даже челюсть отвалилась, а Портфелия инстинктивно потрогала верхнюю пуговичку кофточки, проверяя, не расстегнулась ли та.
– Офелия, – представил я.
– Точно, – простонал Джон.
– А это – Евгений Степанович…
– Можно просто: Джон, – уточнил он.
– Очень приятно, – потупила глазки Портфелия.
– Принес? – перешел я к делу.
– Да, ничего, – ответил Джон на какой-то другой, послышавшийся ему вопрос и закивал, не отрывая глаз от Портфелии. – Пока нормально.
Я хорошенько саданул его ногой под столиком, он подпрыгнул и, очнувшись, уставился на меня:
– Чего тебе?
– Принес, спрашиваю?
– Ну.
– Господи, ты, боже мой! Что – «ну»?
– «Ну» – значит, принес.
– Покажь.
Джон быстро смотался к низенькой эстраде и приволок оттуда дипломат. Из дипломата он извлек белую пенопластовую коробочку, открыл ее и вынул обещанное – японский, величиной с мыльницу диктофон «SANYO».
– Прелесть какая, – прошелестела Портфелия, трогая блестящую поверхность корпуса. Джон нажал одну из боковых клавишей.
– Сколько? – спросил я.
– Как договаривались – триста двадцать.
– Давай проверим, что ли.
– Джон пошевелил пальцами, а соответственно и клавишами под ними, и из-под его руки раздался мой сдавленный (а мне-то казалось, я спрашиваю небрежно) голос: «Сколько?» Джона: «Как договаривались – триста двадцать». Снова мой: «Давай проверим, что ли». Джон щелкнул клавишей «стоп».
– Порядок, – сказал я, вытаскивая из внутреннего кармана приготовленную пачку денег, – пересчитай.
– Неужели купишь? – сделала большие глаза Портфелия. Я хотел отшутиться, сказать что-нибудь такое, что сбило бы торжественность ее тона и еще более возвысило бы скромного меня, но персональный пижон, таящийся в каждом из нас, опередил меня:
– Ну конечно, Леля. В нашей работе – вещь незаменимая. На стороже твоем сейчас и испробуем.
– Да-а, – протянул Джон, добравшись до последней купюры, – «трудовая копейка». Бывает, считаешь, червончик к червончику льнет, да похрустывает. А тут – больше трояка бумажки нет. И те – как портянки.
Меня заело:
– Мы,
