с его-то стороны глубоким эгоизмом было этак безрассудно поступать, зная наши порядки. Но я лично не в накладе – от допросов увильнул: меня ведь вчера комендант к себе вызывал. Вот к нему я сейчас и проследую.
Захожу в его каморку: стены обклеены пенопластом, комендант за столом – ноги на столе. Окна занавешены, темно и пусто.
– Здравствуйте, я вот! Шум мешает?
– Мешает, – отзывается комендант, весьма раздражённый. – Проходи. Как дела?
– Да нормально вроде.
– Нормально, значит. Хорошо. А я вот другого мнения: жена на тебя жалуется, говорит, с проституткой любовь завёл?
– Да что вы, комендант, чушь какая?! Любовь! Мы же трахаемся с ней, как последние собаки! Ну при чём здесь любовь?!
– Ну, это у нас разрешается, коли невтерпёж совсем. А вот любовь с чужой – для всех! – женщиной – это безнравственность! Разлагаете ячейку, Человек!
– Да побойтесь бога, что вы?! У меня и в мыслях не было ничего разлагать! Просто справляю нужду как положено – вот и всё. Это жена вредничает опять – характер такой неспокойный!
– Господа нашего ты к этому делу не приобщай. А ещё жена с жалобой явиться – получишь за всё сразу. Так что побеседуй уж с ней, или тебе мало досталось в прошлом?
– Ну что вы, комендант, – я всё улажу. Ты меня знаешь (осклабившись и шутливо грозя коменданту пальцем)!
– Ну ладно-ладно (резко залаяв, как разбуженный пёс) – иди давай! Сейчас начнётся!
– Что начнётся-то?
– Война начнётся в южном регионе, прямая трансляция с горячих точек, комментирует известный артист, в прошлом – участник Голубой революции, в настоящем – министр обороны, Эрнест Ильич Гадич! Ясно?
– Ух ты! Понял – удаляюсь! – Снимая галантно кепи, низко кланяюсь. Комендант ухмыляется моей иронии и машет рукой, мол, вон пошёл.
***
Сегодня я узнал, как всё было (слушок прошёл). Негодяй Семён Понталыгин жил на предпоследнем этаже, где и я. Часто, не давая спать, над ним гремели костями и скрипели пружинами все кому не лень с тех пор как узнали о сожительствующих там двух лесбиянках. Отчего, я сначала решил, он и повесился: мужчина-то был нравственный – инженер всё-таки, не какой-то там.
Я был у них раз – в пресной комнатушке без пикантных подробностей. Две маленькие пухлые женщины, забитые и запуганные. Выплаканные глаза. Из окна их был виден отрезок неба – над козырьком другого общежития с разноцветными по вечерам окнами. Несколько оборванных деревец да двор с загнувшимся над песочницей мухомором.
Прошмыгнёт мимо редкий прохожий, провоет от голодной боли недобитая собака – всё хорошо, всё разнообразие. Кусок синей луны как праздник в конце дня, а зарница по утрам – точка солнца, пробивающаяся меж каменными глыбами дальних небылиц и небоскрёбов.
Не видать ведь здесь ни горизонтов, ни зенитов – всюду крепости да стены, а небо такое низкое и вечно облачное, что кажется, будто под колпаком мы все, каким блюда в ресторанах накрывают,
