раздражаться. Ему явно было не до размышлений о комках шерсти, сидящих взаперти.
Еще секунда – и Дрейк (я почему-то чувствовала это) наверняка ответил бы «нет», но в этот момент пикнул один из экранов, выдав порцию новых непонятных символов. Внимание Начальника тут же переключилось на него.
– Спасибо! – поблагодарила я, осторожно пробираясь к клетке. Дрейк, передернув плечами, наградил меня еще одним раздраженным взглядом, но сказать ничего не успел: схватив Смешариков, я моментально испарилась из кабинета.
Пусть только попробует перенестись ко мне домой и сделать выговор.
Мои! Никому не отдам!
Экраны, расположившиеся на стенах и в воздухе, продолжали вещать в цифровом формате и пять минут спустя, однако Дрейк, сидевший в кресле, больше не смотрел на них. Вместо этого он задумчиво водил по поверхности стола кончиком пластиковой ручки – туда, по невидимой дуге, обратно, по той же самой дуге. Полностью бессмысленное занятие, за которым и застал его вошедший в кабинет Джон Сиблинг.
Положив на стол еще одну стопку бумаг, он деловито пояснил:
– Вот сканы следов из дома Конрада. Не особенно много информации, должен признать. Вроде бы люди, но несколько странный фон, модифицированный…
Дрейк, казалось, полностью пропустивший фразу мимо ушей, задумчиво спросил:
– Джон, как ты думаешь, мне надо отдохнуть?
Сиблинг перестал перебирать испещренные буквами листки, добытые в лаборатории, и посмотрел на начальника.
– Что-то не припомню, чтобы слышал от тебя подобные фразы раньше, – он огляделся вокруг, – а где клетка? Ты сказал, ее нужно уничтожить.
– Она забрала ее домой.
– Кто?
– Бернарда.
– Как забрала… Забрала Фурий?
Дрейк, прекратив водить ручкой по столу, прокрутился в кресле и сложил руки на поясе:
– Она не знает, что они – Фурии. Она зовет их Смешариками.
Джон Сиблинг какое-то время недоверчиво смотрел на сидящего в кресле мужчину, после чего покачал головой.
– Тебе точно надо отдохнуть.
Глава 2
Старое полуразрушенное здание продувалось насквозь.
Ветер гулял по щербатым камням, шуршал в разбитых оконных проемах, перебирая пыль, складывая ее в унылые серые узоры: другого занятия все равно не было. Разве что еще доставать сидящего в прохудившемся кресле мужчину. Кресло с местами рваной кожаной обивкой натужно поскрипывало, выдавая нервные движения большого тела.
Мужчина злился и оттого покачивался.
Впрочем, злился он столько лет подряд, что давно забыл, какие еще состояния могли присутствовать в человеческой душе – все вариации ограничивались либо яростью и гневом, либо скупой и застарелой, как старый шрам, тоской. Даже мягкие женские пальцы, перебирающие спутанные жесткие волосы, не могли унять вспыхнувшего раздражения.
– Ирэна, оставь меня!
Потрепанная
