он чувствуется даже в аромате цветов,
здесь он слезами стекает с плачущих ив
у берега молочной реки».
«Смотри глубже, смотри в самую суть, о держатель драгоценного алмаза», – ответила ему кошка.
«В самые острые, подобные готовой сорваться капельке росы на кончике листика, моменты жизни я видел кошачий мед, но не помню, чтобы хоть раз пил его осмысленно», – ответил ей Кай.
«А пытался ли ты хоть раз это осуществить, о драгоценный?» – ответила ему кошка.
«Я не мог даже помыслить об этом, о всеобъемлющая!» – ответил ей Кай.
«Продолжай смотреть, всегда наблюдай за происходящим без отвлечения, о восхваляемый в тысяче миров герой, и знай, что все это благородное собрание, которое ты видишь пред собою, – такие же кошки и коты, такие же, как ты в этой и других жизнях. Не думаешь ли ты, о великолепный, что кто-то из нас знает больше, чем ты сам?» – ответила ему кошка.
«Когда умерла моя сестра – тогда я видел мед, и это помогло жить, но ее смерть добавила горечи в этот вкус.
Когда я видел смерть кота, растерзанного собаками, – тогда я видел мед, но и эта смерть добавила горечи в этот вкус.
Когда я встретил первую мою возлюбленную – тогда я видел мед, и это было сладостно.
Кошачий мед – сама жизнь и даже больше того.
В этой жизни мы можем накапливать его. Накапливать не сам мед, а, скорее, накапливать понимание, что, в сущности, одно и то же», – ответил ей Кай.
«Верно, о сострадательный!» – ответила ему кошка.
Она взяла Кая под руку, как супруга, и они вошли в проем башни. Здесь в узорных горшочках, в священных горшочках, изображавших котов, сложивших под собой лапки и закрывших глаза, в этих прелестных горшочках сиял кошачий мед. В одних горшочках меда было очень мало, лишь на самом донышке, другие же были полны до краев.
«Свет моих очей, – сказал Кай, глядя в зеленые глаза-изумруды своей спутницы, – я знаю тебя бессчетное количество жизней, с безначальных времен».
«И я тебя тоже знаю, герой тысячи миров», – ответила ему кошка.
«И знаешь, – сказал Кай, глядя в ее зеленые глаза-изумруды, – я был жаден, неосознанно, но это все равно жадность. Я изнемогал от жажды, я желал пить мед со всей страстью. Теперь я не хочу этого».
«Каково же теперь твое искреннее желание?» – спросила его кошка.
«Если я вернусь к жизни, – сказал Кай, глядя в ее зеленые глаза-изумруды, – то снова буду подобен одинокому пилигриму, бредущему под жарким солнцем и на холодном ветру в своих никчемных обносках.
Я буду жаждать меда сильнее, чем путник, умирающий
в пустыне, жаждет получить хотя бы капельку влаги.
Но мое искреннее желание – делиться медом с другими. Быть может, для этого и существуют коты на свете, для этого копят драгоценные капли в сосуде своей жизни?»
«О тысячеликий,
