страхи, гнездящиеся в подсознании. Так что сон – это уже целый мир, созданный человеком. А, кроме того, сон – это мост между этим миром и миром нави.
– Нави?
– Да, миром не упокоенных мертвых. Так называемые ходячие покойники не видимы нам и не могут контактировать с живыми напрямую. Вернее, могут, но это только в отдельных случаях.
– Привидения?
– Хм-м. На самом деле, все люди не сразу покидают этот мир. Это, наверное, тяжело сразу бросить все, что любил, и всех, кого любил. Для этого надо время.
– Поэтому считается, что покойник находится в доме до сорока дней?
– Может, меньше, может, больше. Все зависит от конкретной ситуации. Считается, что тяжелее всего уходить тем, о ком сильно плачут и страдают.
– Так что, не плакать, что ли? А если это любимый ребенок, любимая жена или муж? Как можно вообще не страдать?
– Я не говорю, что не надо. Разумеется, живым тяжело. Но, наверное, и мертвым тяжело, если по ним слишком грустят. Это их мучает, и они не могут уйти. Болтаются между мирами, а их не отпускают.
– А как понять, что умершему плохо и ты держишь его?
– Вот для этого и используется мост между навью и живыми. Они приходят во сне, чтобы поговорить, пожаловаться и попрощаться. Такие сны обычно очень живые, они запоминаются навсегда.
Повисло молчание.
– А ты знаешь, – сказал Глеб через некоторое время, – ты права. У меня тоже были такие сны.
– Да?
– Ага. И я их до сих пор отчетливо помню: их настроение, лица близких, о чем говорили, даже краски и погоду.
– А кто тебе снился?
– Сначала мне приснился дед. Он был очень больным. Участвовал в войне, был ранен осколком, сильно болел и рано умер. Сердце.
– Сочувствую.
– Дурацкая смерть. Ты помнишь начало девяностых? Когда продукты пропали, все по карточкам, огромные очереди, ничего нет. Вот и он тоже стоял в такой очереди, не помню, за чем, писали списки какие-то, отмечались. А тут пришли другие, со своими списками. Дед крайне нетерпелив был к несправедливости, стал кричать, порвал эти левые списки, перенервничал. Тут же в толпе инфаркт. Мгновенная смерть.
Саша сочувственно смотрела на Глеба. Он видел в темноте блеск ее глаз. Помолчал немного, продолжил.
– Не могу сказать, чтобы я так уж сильно переживал его смерть. Молод был еще да глуп. Это, повзрослев, мы начинаем иначе относиться к смерти близких, по-другому ее чувствовать и больше страдать. А пока мы молоды, так это не чувствуется. Вот и его смерть я перенес относительно легко. Только иногда вспоминал его. А потом, на войне, я вдруг стал часто о нем думать. Конечно, и война другая и все другое, но все же… Стал жалеть, что мало его спрашивал о той войне, о том, как он пережил ее. Вообще стал жалеть о многом, – Глеб поворочался, устраиваясь на раскладушке по-другому, вытянул ноги и продолжил, – Может, я просто повзрослел. А потом он приснился мне. Как будто я бегу по весенней солнечной улице. Небо голубое,
