href="#n18" type="note">[18].
И еще. «Ни разу <…> команды “встать”, никто, никогда не обращался к нам на “ты”, ни разу не были применены репрессии, карцера…»[19]. Цветочные клумбы во дворе – у кого лучше.
Закончилось это, конечно, «завинчиванием тюрьмы». А потом прекрасных мальцевитянок отправили этапом, пешком, закованных в кандалы, в Акатуй. Лучше не спрашивать, что это значит.
28 апреля 1907 г. «Дорогой мой папочка, спасибо <…> за письмо <…> за мои 100 руб. <…> Сегодня ровно месяц, как я <…> в Мальцевской тюрьме, мне здесь много лучше, чем в Бутырках… Мы все тут обжились, успокоились и втянулись в серьёзное чтение. <…>Условия в смысле помещения, питания и возможности пользоваться свежим воздухом <…> лучшего и желать не приходиться».
8 августа 1907 г. Дорогие мои папочка и Ванечка (брат – Я.М) <…> Если представится <…> возможность снять фотографию с маминой могилы, то сделайте это для меня, пожалуйста».
13 октября 1907 г. «Дорогой мой папочка <…> в ближайшем будущем должна ещё раз решиться моя судьба, т. е. поселение через год, полтора, или тюрьма на 15 лет».
22 марта 1909 г. «Дорогой мой Папочка… Теперь ты уже знаешь, что дело с моей волей не так уже безнадёжно <…> надеюсь, что <…> за это лето уйду из тюрьмы, а потому, Папочка <…> мне нужно дать тебе кое-какие поручения». Черные башмаки на пуговках, черные бумажные чулки, гребни, летние калоши, вату, марлю, чтобы перевязывать руку, мыло, холст на дорожный мешок. «Маленькую коробочку зубного порошка». И, книг, пожалуйста.
«Крепко тебя целую, будь здоров. Горячо любящая тебя дочка Маруся».
Таким ребенком можно гордиться. Гордиться отцу, матери больше нет. Рядом сидят «уголовные женщины». Ходатайств и прошений – множество. Помните, у Мисси остались 3,5 пальца? «Писала их большей частью Маруся Беневская. К ней, главным образом, обращались уголовные, и Маруся никогда не отказывала им в этом. Писала <…> ровным, размашистым и красивым почерком, несмотря на свою инвалидность»[20].
Не беспомощна. Много работает. Всё сама. «Очень привлекательная в общежитии, красивая, с лучистыми синими глазами, белокурыми кудрями, звонким жизнерадостным смехом, она привлекала многих своей личностью, и незаметно некоторые попадали под влияние ее мировоззрения… Что ценнее – пассивное созерцание жизни <…> или активное участие в ней и борьба, непротивление злу или путь революции …»[21].
Она думала. Они думали. Много мы сейчас найдем детей 20–24 лет, погруженных в общие идеи, руководящие жизнью?
Лев Толстой взял и написал ей (17 января 1908 г.): «Слушая первую часть письма[22], я тщетно удерживался от слез и просто расплакался от умиления и радости сознания полного духовного единства с человеком, казалось бы, совершенно чуждым и иного склада мысли. Вы так прекрасно выразили те истинные основы жизни, к[отор]ыми мы все живем, и это выражено было так искренно и
Там же. С. 530–531.
Там же. С. 520.
Письмо было послано брату, а тот взял – и показал Толстому.
