твердо сказал:
– Да, это так.
Воспоминания о тех временах, равно как и о Петре Бадмаеве, их олицетворявшем, у Гомбожаба были весьма противоречивые. С одной стороны, Петр, выдающийся земляк, вхожий во дворец, круто изменил жизнь юного бурята, и не помышлявшего об изучении языков и традиций Востока. За это Цыбиков был ему несказанно благодарен. С другой стороны – истории, вроде той, которую упомянул Савельев.
«Как можно просить изменить вероисповедание? Это же не сменить костюм… или прическу… это – в душе, то, во что ты веришь. Нельзя перестать верить по прихоти. Нельзя начать верить по прихоти».
Будто прочтя его мысли, Савельев сказал:
– И сейчас ваша непокорность нам порукой, Гомбожаб. Поскольку нам нужен не Цыбиков-христианин, а Цыбиков-буддист.
Холод волнения, который и без того постепенно охватывал душу Гомбожаба, теперь, казалось, сковал все внутри у молодого востоковеда…
– О чем задумался? – спросил Ешей-томба, отвлекая спутника от мыслей.
– О том, какое тяжелое путешествие у нас уже, – помедлив, ответил Цыбиков, – и как много трудностей еще ждет впереди – ведь это только самое начало, по сути…
– Да, до Лхасы еще ехать и ехать, путь неблизкий, тут ты прав, – согласился Ешей.
– А что у нас там ближайшее, храм Гумбум?
– Да. Наверное… – подумав, сказал Ешей. – Наверное, к вечеру будем там. Если обойдется без всякого…
Он замялся, не подобрав подходящего слова, но Цыбиков и так понял, к чему клонит его спутник: все они каждый раз вздрагивали, если холодный степной ветер приносил издали обрывки чьих-то речей, отголоски топота копыт невидимых лошадей и другие звуки, мало общего имеющие со спокойствием. Кроме того, те же потоки воздуха, блуждающие по здешним землям, испытывали обоняние запахами чужих костров. Чудесный отвар позволял унять нервы, но не мог избавить от чувства тревоги совсем.
«Впрочем, и не стоит: если не тревожиться ни о чем, можно за такую беспечность и головой поплатиться… а мне голову терять нельзя, задача у меня архиважная. Чуть замешкаешься, вызовешь подозрения – и, почитай, убит, голову снимут свои же, чтобы тибетцы потом не казнили всех из-за одной овцы паршивой, примкнувшей к каравану паломников…»
– Боишься, Гомбожаб? – спросил Ешей напрямик, и в голосе его слышны были нотки снисхождения, даже, скорее, презрения.
– Чего именно? – осторожно уточнил Цыбиков.
– Ну… всякого. Разбойников. Степь… Тибет.
Испытующий взгляд заскользил по лицу Гомбожаба вверх-вниз, ожидая… чего? Мимолетной гримасы, которая выдаст его нечестные намерения? Цыбиков тут же отмел эту идею. Да, присоединившись к отряду, который готовился к отправке в Тибет, после долгих бесед с Савельевым и иными сотрудниками академии, Гомбожаб постоянно ожидал разоблачения. Ежечасно, даже ежеминутно он прокручивал в голове возможные вопросы спутников и сочинял
