было невероятно много, я слился с выбранной наобум. Раздался выстрел. Легендарный поэт скрючился, мушкет выскользнул из обессилевшей руки. Когда подбежавший секундант стал поднимать раненого, послышалось сдавленное бормотание, свидетельствующее о еще более неблагоприятном прогнозе, чем предыдущий.
– Ноги… Мои ноги…
В самом деле, только хуже. Значит, рука стрелка дрогнула вправо. Не дожидаясь дальнейшего удручающего развития событий, я влился в следующую нить. Снова выстрел. Вновь Пушкин падает навзничь. Я перекочевывал из одной истории в другую, но ситуации различались лишь в мельчайших деталях, суть оставалась прежней.
Я решил поискать нити, что соседствовали подальше. В первых двух, что подвернулись, исход был таким же безрадостным, а вот в третьей мушкет противника дал сбой. Громко щелкнув, он вверг в недоразумение стрелка, а на другой стороне я отчетливо услышал прерывистый выдох. Ну, наконец-то… Теперь все в руках Пушкина. Я уже было поверил, что в этот раз он выйдет из дуэли победителем, но как бы ни так…
Вместо того чтобы разглядеть в подобном стечении обстоятельств добрый знак, вмешательство сил свыше, он проявил ослиное благородство, признав сбой в мушкете уважительной причиной для внеочередного выстрела.
Испытав злостное удовлетворение, когда этот герой таки получил свою пулю в грудь, я все же возобновил поиски альтернатив, но на сей раз, игнорируя столь незначительные изменения в истории. Я решил углубиться в прошлое. И опять, не успев даже подумать о возможных трудностях в попытках отрегулировать свой путь в извивающейся вермишели мелких явлений, я тут же оказался там, где надо. Точнее, там, где должен быть, если полагаться на правильное истолкование моих желаний этим всемогущим гидом из параллельных миров.
Озираясь в поисках цели моего межпространственного прыжка, я пришел к выводу, что в этот раз нахожусь посреди торговой площади. При этом наводняли ее личности не столь галантной наружности и поведения, которое было присуще поэту и кругу лиц, в котором он пребывал. Я с недоумением вглядывался в угрюмых людей, в грязные окна, сквозь деревянные стены бараков, но так и не увидел знакомого лица.
Уже почти потеряв всякую надежду отыскать поэта, я решил плюнуть на эту сомнительную задачу и попытаться найти выход из этого места, из этого времени, из этого состояния, хотя бы для начала вернуться в ту злополучную квартиру, с которой все началось, но тут мое внимание приковал некий субъект. С самого моего появления здесь, он сидел буквально у носа и штопал грязный сапог. Его лицо было нездешнего, смуглого оттенка, а нос широким, приплюснутым, как у африканца. И все же, в этих грубых и не обремененных интеллектом чертах лица чем-то отдавало несостоявшимся поэтом. Быть не может. Это, походу, и был Пушкин, но уже в другом проявлении его генотипа. Соответственно, он никогда и не писал ничего и, по сути, был никем и ничем. Курчавый негр поднял уставшие глаза и уставился куда-то в пространство, в дебрях которого был
