говоря, антиреалист/идеалист не делает различия между указанными выше категориями или же смешивает их.
Истина объективна и в этом смысле она одна6, а отклонений от неё много. Подлинно реалистическая позиция одна, а разновидностей антиреализма (идеализма) много.
Мы будем отстаивать и применять для решения философских проблем реализм, который комбинирует нашу реалистическую (но не «метафизическую») интерпретацию позднего Витгенштейна, предложенную в начале 2000-х годов, и, на наш взгляд, имеющий с ней много общего более поздний «контекстуальный реализм» Жослена Бенуа [73–92]. Нашу исходную позицию мы называли неметафизическим витгенштейновским «нормативным реализмом (и натурализмом)». Для обозначения нашей теперешней реалистической позиции мы заимствуем выражение «контекстуальный реализм». В то же время термин «нормативный реализм» также остаётся пригодным. Если говорить в двух словах: терминология мотивируется тем, что наш реализм утверждает контекстуальную вариабельность идентичности реальных объектов, которые идентифицируются в контексте при помощи норм. Сами нормы вырабатываются в реальности и зависят от контекста. Идентифицируя реальный объект, они «измеряют» реальность, не имеющую до своего измерения объектной (пред)определённости. (См. также сноску 4 выше.)
Для нас, как и для Бенуа, философия позднего Витгенштейна – один из главных источников философского вдохновения. Помимо Витгенштейна, на нас обоих, но в разной степени, оказали влияние философия Джона Остина и контекстуализм Чарльза Трэвиса, считающего себя последователем Витгенштейна [50; 395; 397]. В отличие от Бенуа, мы, однако, полагаем, что контекстуализм Трэвиса является радикальным, а не витгенштейновским. И, как нам представляется, контекстуализм самого Бенуа отличается от контекстуализма Трэвиса.
Контекстуальный реализм – это прежде всего (контекстуальный) анализ, критический реализм. Это также нормативный прагматизм витгенштейновских языковых игр и форм жизни – нормативных практик. Это не метафизическая позиция в традиционном смысле и, в частности, не спекулятивный реализм. В то же время это и не антиметафизическая позиция. Как мы увидим, правильно понятая метафизика не только допускается, но и играет в рамках контекстуального реализма существенную роль. В частности, контекстуальный реализм утверждает, что мы способны познать сами (реальные) вещи, которые идентифицируются при помощи норм/концептов как укоренённые в реальности (реальные) объекты7. Явления, в рамках которых эти объекты нам даются8, имеют нормативное измерение (данность объекта может быть истинной или ложной, иллюзорной) и тоже укоренены в реальности, то есть они не автономны. Норма явления преодолевает его: правильно понятый «зов реальности» (выражение, как известно, употребляет Мартин Хайдеггер) – нормативный «зов». Таким образом, преодолеваются как трансцендентальная философия Канта, так и традиционная феноменология.
Контекстуальный реализм – это также возврат к правильно
Это утверждение не отказ от плюрализма истин (который не обязательно понимать в смысле неоднозначности самого концепта истины; мы как раз полагаем, что концепт истины однозначен). В рамках подлинного реализма, как мы увидим, имеет место плюрализм способов быть истинным.
У Канта эмпирические объекты, или феномены («вещи для нас»), не укоренены в реальности. Причина феноменов – непознаваемые «вещи в себе». Бенуа говорит о кантовских феноменах как «феноменах без рук» [84].
Можно говорить, что сами явления нам даны. Но эту данность не следует понимать в смысле самоочевидной автономной данности, как это делали феноменологи XX века.
