императрицу устраивает такое положение вещей. Он с поклоном подошел сначала к Елизавете Алексеевне, ласково приветствовавшей его, потом к двум другим дамам, которых также хорошо знал, пожал руку графу Ожаровскому и подошел к императору, стоявшему в нише окна.
– Ну что, друг, приехал отставки просить? – сам задал вопрос Александр. – Я знаю, после Тильзита в моей армии служить не так почетно, как при моей бабушке, – продолжал он с горечью, – но неволить тебя я не буду.
– Ваше императорское величество, я действительно думал выйти в отставку, поскольку должен заботиться теперь о процветании всей моей семьи. Я опекун четырех сестер, их судьба теперь стала моей заботой, – начал Алексей, – но если бы я мог продлить отпуск на несколько лет, а в строй явиться по вашему требованию во время опасности для Отечества, я был бы очень вам благодарен.
– Вот – ответ брата, – признал Александр и со слабой улыбкой похлопал друга по плечу, – на войне так не хватает близких людей, с кем можно просто поговорить в трудную минуту. Значит, решено: пиши рапорт на бессрочный отпуск, а начнется война – я сам тебя вызову.
– Благодарю вас, ваше императорское величество, – поклонился Алексей, – для меня это – большая честь.
– Ну, пойдем к дамам, расскажи нам о своих сестрах и бабушке, – предложил Александр, направляясь к жене, сестре и свояченице, нарядной группой устроившимся в креслах напротив камина, – давно я не видел ее. Как она поживает?
Император предложил всем по бокалу вина. Его супруга усадила Алексея в кресло рядом со своим и начала расспрашивать о сестрах – их внешности, характере, талантах. Беседа, направляемая Елизаветой Алексеевной, продолжалась еще минут пятнадцать, потом императрица пригласила всех в столовую. К столу государь повел сестру, Алексей – императрицу, а граф Ожаровский – принцессу Амалию.
Обед прошел приятно, но Алексей заметил, что все его участники избегали даже упоминать имя Бонапарта, а императрица тщательно следила, чтобы никто не обсуждал и состояния дел в Европе. После обеда, когда дамы удалились переодеваться для маскарада, император спросил Алексея, как он будет одет вечером. Алексей рассказал о домино и маске, лежащих у его слуги в вестибюле дворца.
– Я тоже буду в домино, – сообщил Александр, – Ожаровский будет римским воином, а наши дамы будут богинями. Но, между нами, Венера при дворе уже есть. Пойдем, Алексей, покажу ее тебе, – позвал государь, направляясь на свою половину.
В своем кабинете император подошел к французскому бюро, принадлежавшему когда-то Людовику XIV, открыл его и показал Алексею небольшой овальный портрет, изображавший женщину ослепительной античной красоты. Князь не был с ней знаком, но друзья уже донесли до него сплетню, обсуждавшуюся во всех домах Санкт-Петербурга. Ему шепнули, что сердце государя прочно покорила Мария Антоновна Нарышкина, в девичестве княжна Святополк-Четвертинская, безоговорочно признанная
